Арлекин. Судьба гения

Часто певал он колыбельную Констанс – она улыбалась нежно и прикрывала глаза.

Надо петь любовь, надо петь жизнь! Торжественность трагедий, громкословие Ролленя – сейчас они не по душе ему были, а сложносплетения церковного языка просто противны уху.

Весна. Россия. Надежды. Констанс.

Вера, надежда, любовь? Постоянство? Как же всё в мире подчинено этим основным чувствам, этим значениям времени и судьбы.

Март, апрель, май! Воздух звенит!

Лето, концерты, Констанс. Концерты, Констанс.

Июнь, июль…

Наконец-то! Князь получил стихи, он рад им, он показывал их при дворе! Всё ладится у Куракина; скоро, скоро он отзовёт Василия к себе, а пока велит готовить перевод изящной книжицы для русского читателя, для двора, конечно же, в первую очередь, но не скучной, упаси Бог, здесь теперь любят веселиться. Анна Иоанновна – великая государыня! Но только чтоб книжица была с толком, со смыслом.

Видимо, князь опять что-то задумал – вдруг написал Шумахер, просил присылать заметки в «Санкт-Петербургские ведомости», но, главное, растекается в комплиментах, намекает, что князь Александр Борисович очень, очень ему хвалил Тредиаковского. Что бы это значило?

Констанс – она подсказала, подарила ему «Езду в остров Любви» Тальмана. В Париже, когда читал её, никогда бы не подумал, что придётся переводить роман для российского читателя.

А что, чем он плох? Любовь сладчайшая, любовь обманщица, обольстительница, разлучительница, и скрытная и явная, и томная и пылкая, жестокая и нежная, все стороны её в книге описаны, разобраны и поданы в письмах сперва отчаявшегося юноши, влюбившегося в красавицу Аминту, а затем обманутого и через то помудревшего, все искусы прошедшего, всё испытавшего и отвергнувшего утехи любви ради славы, ради будущего. Не зря Констанс подарила книгу, она знает своего Базиля, всё видит, роман их клонится к концу.

Роман? Так французы говорят, по-русски – страсть.

Он засел за перевод.

Прав, прав был Роллень – переводчик от творца малым рознится, переводчику хитрее даже и мудрее авторова замысла быть надлежит. Как донести все прелести языка галльского, весь вкус тончайший, не растерять по дороге? Когда в академии переводил «Аргениду», так не задумывался, старался не потерять смысл. Здесь задумался о словах. А если нет подобных слов в русском – что тогда? Записать, как старый Куракин, русскими буквами? Он попробовал, и чудо – новые слова родились! Уверен, они приживутся, они звучат, красиво звучат! Прав Телеман – труд и дерзость! Гамбург научил его слушать и слышать по-новому!

А стихи, как быть со стихами, как сохранить их мелодию? Он переписал дословно строчку, другую и вдруг защёлкал пальцами и пропел: тара-тара-тара-ра – тири-тири-рара! Ох, получился, сам собой получился кант – простой, как напев деревенской частушки, музыкальный квадрат.

А сей остров есть Любви,
и так он зовётся,
куды всякой человек
в своё время шлётся.
Стары и молодыя
князья и подданны,
дабы видеть сей остров,
волили быть странны.

Вот так! Вот так!

Он пел их Констанс, Ботигеру, и они смеялись, находили шутовскую мелодию развесёлой, хоть и не понимали языка, вот что важно!

Смешно Василий их пел – тянул губы, поднимал брови, интонация искрится смехом, а глаза добрые, ласкающие слушателей:

…воли-ли быть странны…

Так удавалось переводить предельно точно – в такт деревенской частушки легко вставлялось любое слово.

Прочь, прочь цветистость речей, нет их у Тальмана, не будет и у Тредиаковского – книга о любви, а не о символе веры, и Купидушкам ли, нимфам ли, девицам красным и добрым молодцам говорить велеречиво!

Понеслась работа – не поднять от стола головы. И вот скачут уже с пера коричневые буквы, ложатся на дорогую любекскую бумагу – он переписывает набело.

И наконец-то август. Письмо. Императрица Анна Иоанновна коронована на Москве!

Правительница светлая, августа Росская!

Князь у трона близко-близко! И он зовёт, велит писать оду – Её Величество любит поэзию!

Вот он, миг! Императрица – России спасение и обновление, императрица – защитительница, слабым опора, народам радость, как Матерь Божья – надежда и свет. Воссияет с нею просвещение, взойдёт над Россией небывалый восход, ибо дела Великого дяди своего намерена она продолжить – будут слава и почести, виват Анна, трижды виват!

Такое письмо пришло, такое письмо! Все страхи прочь, долгая ночь ушла, солнце засияло! Великий человек Куракин, теперь новое начнётся начало – начало начал!

Великая Анна!

Анна ми мати… – напелись школьные вирши.

Нет, тут надо не слёзно, а громко, радостно, на мотив «вивата»: Анна – надежд надежда, Анна…

Он понял, почему немецкие композиторы пишут внизу под заглавием: «Переложено на музыку» – звучат слова в груди, а уж за ними вспыхивает величальный аккорд.

Солнце, воздух-аэр, благодать с небес нисходит, и торжествует надо всем вензель со славным именем. Парит. Вот такой фейерверк привиделся.

Анна Иоанновна!