Арлекин. Судьба гения

Сразу по воцарении подписала императрица манифест, где поклялась охранять православный закон, – и воспрянули недруги, решили было, что пробил их час. Не тут-то было! Слова словами, на деле Анна только своему архиепископу новгородскому и доверяет. И он не преминул воспользоваться: сложно было троих синодских – главных зачинщиков свалить, но свалил, опередил, сам удар нанёс, и вот – не только уволены, но Дашков и Игнатий Коломенский заточены по монастырям. Пускай себе Тредиаковский связывает с воцарением российской августы мечты и надежды о просвещении всеобщем, пускай будоражит воображение, лиру свою распаляет – так поэту и должно. И людям польза большая, ибо веру в новое царствование слова высокие укрепляют. Глядишь, и переменятся злые нравы, как он поёт, да только не пением единым, а трудом подспудным таких людей, как Волынский, недаром их Прокопович по всей России собирает. Когда-то и сам он боготворил Петра. Когда-то. Сейчас иное – он предан своему долгу, как пёс предан, и рвёт в клочья врагов своих, ибо видит в них погибель государству, не до сладкой лиры ему теперь.

От книг вред, твердят ревнители древнего благочестия, – ереси, да и только, надобно патриархом русака, а не ляха или малороссиянина (тех в католицизме винят, и не без оснований) – неважно, что начитан мало, главное, верой чист и духом русский. Так ведь всё то слова, пустые слова… Какой они Россию видят, на детство своё оглядываясь, таковой уже не бывать. По ним пускай грязна да убога, лишь бы соблюдала чин. Но без узды, что Пётр надел, можно разве порядок держать, войны воевать? Судят о букве закона, отговариваются, а России нынешней не видят, ни нужд, ни забот её не знают, а дай волю – налетят, сам всяк себе начальник. Нет, нужен кулак единодержавный да узда, что Пётр показал. Сможет ли Анна, нет ли – пока он жив, будет своё творить на благо престола, с пути, раз выбранного, не свернёт.

Так со зрелостью и опыт приходит, и уверенность в правоте своей, а трубы угасают. Успел он узнать государя-человека, и сам с ним человеком стал и, перестав в пиитическом парить восторге, в руки свои забрал нити политические. И увяз в паутине липкой, и никогда, видно, из неё не высвободиться. Так надо, в это он свято верит.

Хорошо бы, конечно, новых поэтов от политики оберечь, да не выйдет, так уж в России заведено, жизнь заставляет выбор делать. Что ж до Волынского да до прочих людей государственных, то следует крепко за ними приглядывать – иначе натворят бед, головы-то лихие.

Ведь кабы не с Сильвестром Казанским, а с другим каким священнослужителем Волынский схлестнулся, сколь бы тяжелее было Артемия Петровича спасать. Но Сильвестр в делах Игнатия Коломенского запутан. Игнатий – признанный преступник государственный, сослан, уличён в заговоре против императрицы, следовательно, и архиерей казанский с ним заодно. А посему труда большого не составило Анне невиновность Волынского доказать, списать всё на злой наговор. Остальные прегрешения, что в доносе значились (поборы с казанских жителей, притеснения), Артемий Петрович хитро обошёл – как есть повинился самолично в двух с половиной тысячной взятке с ясачных иноверцев, в ноги к царице упал. Чистосердечное признание Анне по душе пришлось – простила, да ещё и среди генералов Украинского корпуса оставила. Конечно, императрицу заранее подготовили – Салтыков, генерал-губернатор московский, за племянника расстарался, да князь Черкасский словцо замолвил. Князю Артемий Петрович накануне влестил – поднёс двух жеребцов персидских. На что, говорят, когда тот брал, ещё посмеяться изволил: «Хоть и мелки, только не стары, где-то да сгодятся». А кони, сказывали, царские – тут Волынский толк знает. Словом, простили всё. А ведь что творил, сукин сын, на своём губернаторстве! Преосвященный достал доношение казанского архиерея и, проглядывая, только головой качал: «…землю отнял архиерейскому дому принадлежащую, и материал для построек церковных себе взял для своего домашнего строительства; в архиерейском саду и огороде травил собаками волков и зайцев; молодые деревья велел выкопать и перенести в свой загородный двор; рощу около архиерейского монастыря приказал под корень ссечь и ссек; диакона и двоих церковников, тому перечащих, до полусмерти велел прутьями отстегать, архиерейского домового иконописца и авдитора духовной школы батожьём его человек Василий Кубанец нещадно бил, по его генерал-губернаторскому изволению; а за секретарём духовного приказа сам гонялся с обнажённою шпагою, и едва тот ушёл; а раз, увидав во время крестного хода на одном диаконе стихарь персидской золотой парчи, велел его себе принести и, распоров, парчу себе оставил, а оплечье диакону взад вернул; секретаря же Богданова пытал о деле архиерейском, бил и за волосы драл сам, а потом велел бить палками и топтунами солдатам и оставил едва жива, а после канцеляриста Плетневскаго в застенке тремя стрясками смертно пытал, спрашивая, что в Москву на него доносят, и у того Плетневскаго выломаны бревном ноги и руки…»