Арлекин. Судьба гения

В детстве Тимоха Лузгарь, что учил Сунгара грамоте, рассказывал им страшное про эти колодцы. В новолуние, в жуткий полночный час, когда уходят ангелы помолиться Богу, летает над степью ведьма и кропит помелом из адской склянки. Но ангелы Господни успевают перед рассветом убрать ядовитые капли, ибо страшные заключены в них болезни на погибель роду человеческому. Только раз в полстолетья попадает ведьмина капля в худак, и падает на дно его, застывает камнем. Тогда может не заметить её ангел, и оттаивает зло в воде поутру, и приходит великая беда – начинается падеж скота, а затем доносит ветер болезнь и до города.

Так ли, нет ли, но мор вспыхивал всегда вдруг, неожиданно и не в один год унимался: бывало, ослабевал или вовсе уходил, а затем нападал сильнее прежнего и терзал обессилевшую Астрахань, выколачивал из неё живую душу. Застывала тогда над домами тишина: некому было звонить в колокола – священники и монахи из уцелевших не успевали соборовать и отпевать и, случалось, заболев сами, умирали без покаяния.

В его детстве, да и задолго до его рождения страшного поветрия не случилось, и о нём призабыли – сохранились лишь пугающие душу воспоминания и скудельница – часовня-однодневка, поставленная над общей могилой.

И снова вдруг негаданно ударила болезнь – камнем свалилась кара с небес, пошла по дворам и не миновала большой крепости и семьи Тредиаковских. Осенью двадцать седьмого преставилась несчастная Федосья. Она умерла на второй день. Похоронив её, Кирилла Яковлев ушёл в монастырь и, став наконец иеромонахом, полез в самую болезнь – навещал и утешал больных, читал Псалтырь над усопшими, помогал хоронить зачумлённых на кладбище – его чудом обходило, тогда как среди чернецов напасть дьявольская особо сильно утверждала свою власть.

Зима прибила болезнь, но благодарственную петь было рано – весной мор пошёл сплошняком – казалось, настал конец света. Мария, похоронив мужа и оставшись с малолетком на руках, убежала к отцу в монастырь – там многие искали спасения, но каменные стены не защищали – монахи мёрли как мухи поздней осенью. Отец был в числе последних, кто погиб в тот год.

Шесть дней лежал он в келье, страшный, как сама болезнь: глаза запали глубоко в орбиты, щёки ввалились, нос обтянуло кожей. Белый язык, невероятно громадный, с трудом ворочался во рту – отец бредил и что-то непонятное шептал, шептал. В периоды просветления он дважды успел благословить Марию и внука и передать прощение и благословение ему – Василию. Отец почему-то был уверен, что сын жив. Потом он долго каялся дочери в своих грехах и главным ставил гибель Ржевского, которому не смог, побоялся прийти на помощь.

– Мне кажется, отец немного повредился в уме, – рассказывала Мария.

Но Василий Кириллович знал, что это не так. Знал, как тяжек мужской грех, сам повинен был: за отца, за Федосью. Утешался лишь мыслью, что так всё в мире устроено, что грехи родителей падают на плечи чад их, так же как и благословение отцовское передаётся по наследству, из тёмных-тёмных глубин истории взяв своё начало, а потому, сильное силой стольких жизней, оберегает и хранит. Такие мысли примиряли немного с потерей родных, со своим сиротством.

Теперь же помирал Иван…

– Василий Кириллович, пойдёмте, я вам постелила. – Голос Ефросиньи вывел из полудрёмы.

Он заартачился, уверяя, что посидит ещё, но женщина твёрдо стояла на своём:

– Смотрите, Ване лучше. Пускай себе спит, я в комнате прилягу, а вы уж идите в кабинет.

Иван, и верно, спал уже спокойней, дышал без хрипов, щёки его порозовели.

– Господи, неужто прав Сатарош?!

Теперь он уверял себя, он поверил в слова доктора: всё ж академический лекарь – не последний в государстве!

Словно гора упала с плеч. Чувствовал он себя разбитым, но душа снова обрела единение с телом. Ночевать отказался наотрез – поцеловал Ефросинью в лоб, глянул ещё раз на Ивана и пошёл домой.

Разбудил Марию. Сестра, причитая, лила на голову холодную воду, а он только постанывал: так окончательно пришёл в себя, сел к столу и просидел до утра.

В семь уже был в типографии. Строго глянул на рабочих, оставил вычитанные листы и вышел на сухой морозный воздух на улицу. Господин президент ожидал его к утреннему уроку, но Василий Кириллович решил пройтись пешком, рискуя запоздать, – так мстил себе самому, пытался побороть чувство долга, а может быть, просто радовался ясному зимнему дню, радовался и вдыхал его с наслаждением?

22

«Ода есть совокупление многих строф, которыми описывается всегда и непременно материя благородная, важная, редко нежная и приятная, в речах весьма пиитических и великолепных…

Я, впрочем, и не даю моея Оды за совершенный образец в сём роде сочинения: но при важности в материи, и при Имени похваляемыя и воспеваемая в ней, она нечто имеет в себе, как мнится, несколько небесславное, а именно, самая первая есть на нашем Языке…