Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

И все же легче стало ему после разговора, легче, проще, свободней, как после завершенного большого дела или удачной роли в отличной гончаровской премьере, которая однако была уже завершена и освобождала голову для новых поисков. Вперед, сказал он сам себе, только вперед. И тотчас услышал маму. Мама кивала, мама одобряла. Все правильно, Арменчик, говорила она. Отпусти ее от себя, не вяжись более с ничтожными, слышал он маму, не пятнай свое древнее благородство.

Кажется, он определился, так сам себе и сказал. И схватил себя за язык: опять кажется? Как каждый интеллигент он еще слышал в себе гнилые сомнения, но их пересиливала в нем прямота и честь земли, на которой он родился, прямота и честь Кавказа.

Зубы, когти, воля, честь, как учила в детстве мама. Улыбки, обаяние, заразительность и перевоплощение, как учили великие мастера театра.

106

Странно было ему, кавказцу и мужу, что в тот длинный день она так и не зашла к нему, не повидала, не обняла, не пожала хотя бы руку. Знаки были красноречивы и напрашивались на выводы. Она так и не поняла, подумал он, что, если в семье раздрай, первой должна уступать женщина. Жалко ее, пришел он к выводу, очень жалко.

Ночь он провел на своем диване в кабинете и, как ни странно, отлично выспался. Можно жить, подумал он, проснувшись, здесь вполне можно не только работать, но и… и пусть она пока отдохнет со своей квартирой и новым замком в голове. Именно так и подумал. Не с музыкой — замком в голове.

Энергия противодействия питала его. План был составлен еще с вечера, но после последнего разговора был переналажен и ускорен. Можно было бы просто позвонить, но личное мое присутствие, рассудил Армен, всегда производит более сильное впечатление. Его личное знаменитое присутствие, уточнил он. Рабинович, зачем вы сделали обрезание? — спросил он себя для проверки. Ответил верно насчет возникающей красоты и окончательно понял: все делает верно.

Чашка кофе — из ее, кстати, еще запасов — и к десяти он был готов к действию.

Театр за дверью понемногу оживал, слышались чьи-то шаги и шум пылесоса, но он не спешил себя обнаруживать.

Так торопился, что забыл проверить сахар. Просто вколол себе инсулин и взялся за смартфон.

Басок секретарши сообщил, что у министра сегодня нет времени, но, узнав с кем говорит, басок смягчился, испросил минуту, спустя которую бархатно донес, что министр примет худрука — если худрук сочтет для себя возможным — с утра, ровно в одиннадцать часов. «Йес, — сказал Армен, — худрук сочтет для себя возможным, извините, что говорю на хорошем английском…»

Он взглянул на часы.

Натянул любимый пиджак, сбрызнулся «Боссом», потому что всегда любил, когда от него и других хорошо пахло и, не скрываясь, кивая направо-налево встречавшемуся театральному населению, спустился по лестнице и зашагал к выходу.

Утренний воздух освежил голову и напитал мозги мудростью. Синица вылетела из-под ноги, и последние сомнения покинули его, принятое решение окончательно в нем затвердилось. Как странно, успел подумать он: синица и сомнения — какая связь? Неясно, непонятно, ответил он себе, и хорошо, что непонятно, не все должно быть понятно живому существу человеку.

Он вдохнул живого кислорода и огляделся. Его серебристая Тойота стояла неподалеку, на театральной стоянке, но садиться за руль, мучиться с пробками и проблемами парковки ему не захотелось. Пусть везут, подумал он, не на кебаб еду — к власти. Вызвал «Яндекс», через пару минут, сложив старенькие кости, залез в такси.

На этот раз таксист оказался не армянином — киргизом, плохо знавшим русский язык. Навигатор наладил путь, и машина вызмеилась на проспект.

Общение с киргизом не получилось и слава богу, подумал Армен, мне как раз в тишине следует сосредоточиться на вопросе и предвосхитить путь, по которому пойдет разговор.

Он ехал по важному театральному делу и удивлялся собственному настрою. Он был непробиваемо и непредсказуемо спокоен. Как выйдет, так и выйдет, решил поначалу он, но тотчас себя поправил: выйдет только однозначно, второго ответа просто не существует, и нечего себе морочить голову. А если действительно не выйдет? — переспросил он себя и себе же ответил, что тогда придется спокойно театр сдать и спокойно уйти навстречу солнцу. То есть, к единому и всеобщему концу. Проговорил себе такое спокойное продолжение, но даже оно не вывело его из равновесия и покоя. «Я буддийский монах, я на слишком высокой вершине, — сказал он себе, — я достиг всего, чего хотел, я могу позволить себе отсутствие мечты».

107

И открылся глазу знакомый переулок, знакомый старый дом, где он многажды ранее бывал.

Чуть подплевали краски на фасад, чуть ярче подкрасили по новой моде, но тот же остался в нем на службе вечный орган, что питает искусство идеями и, что вернее, сам материально питается от искусства.

И часовые на вечном КПП все те же, разве что переодетые в новую рыночную форму, и вечная российская система пропусков.

Он предъявил часовому паспорт и по привычке представил для опознания лицо. Часовой, усатый и бравый, придирчиво осмотрел пришельца.