Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Всю обратную дорогу он ехал молча и с закрытыми глазами, ему нужен был отдых. От проблем и от нее, подумал он. От проблем и от нее. И от театра, шепнул ему вдруг чей-то тихий лукавый голос. Ложь! Возмутился в полусне Армен, неправда, не верю, рано! Не верь, шепнул голосок, сам убедишься. Шепнул и умолк, и слава богу, сказал себе Армен.

108

В театре, на проходной ему, как обычно, отдали честь и посмотрели на него как-то странно. Или ему показалось?

Он направился к кабинету, толкнул дверь, взглянул внутрь и застыл.

Новый наворот, подумал он. Бабы за меня взялись.

На краешке дивана неподвижной напряженной точкой сидела она, его бывшая любимая американская жена Татьяна. Рядом стоял здоровенный баул — значит, сообразил Армен, насовсем.

— Бареф! — только и смог по-армянски озвучить привет Армен, больше слов не нашлось.

— Здравствуй, Армеша, — сказала она и встала и подалась к нему.

Но поцелуй не произошел.

С ней, похоже, происходило то же самое, что и с ним: слова в голове сбились в бессмысленную кучу, какое слово вытянуть, с какого начать было непонятно.

— Я сначала поехала на Арбат, в старую квартиру, — сказала она. — У меня ведь ключи есть.

— Да-да, — сказал Армен, — могла бы позвонить.

Первые слова не помогли ни ей, ни ему. Выглядела она шикарно, отметил он, но спать с ней ему уже не хотелось, нет, никак, никогда. Скажи такое любой женщине, подумал он — она не поймет. Мужчина поймет, она — нет: если выглядит шикарно, почему бы мужику с ней не спать?

«Зачем приехала?» — вертелось у него в голове. Знает, что я с ней разведен и заново женат, сотню раз об этом говорили и обиду вроде бы проехали. Так почему, зачем? Почуяла? Почувствовала, что место опять может освободиться? Никогда он их не понимал. Другой лес, другие запахи, другие звери.

— Садись, — наконец, предложил он и сел сам.

Опустилась на стул напротив, и глаз дрожавших с него не спускала, а в них обожание, надежда на прощение, и мольба, и обещание, что все можно вернуть. Одного в них не было, самого простого: признания того, что прошлого больше нет. Она этого не понимала, он понимал. Понимал и не двигался, ни словом, ни движением, не мыслью. Прошлым он переболел, оно отброшено, забыто и не мучает, болит настоящее, но она этого не знает.

— А на Арбате — люди, — произнесла она. — Какие-то армяне. Сказали, все законно, сказали, ты все знаешь.

— Все верно. Надо было мне сперва сообщить.

Смотреть на нее ему не хотелось. Хотелось, чтобы она поскорее ушла. Куда-нибудь. За чужие проблемы он не отвечает, хватает своих. А она — уже чужая.

— А артисты меня узнают, — вдруг сказала она. — Меня помнят.

Все равно — чужая, подумал он, но вслух ничего не сказал.

Она вдруг вытащила из сумочки, положила перед ним небольшой сверток.

— Я тебе землю с могилки Фила привезла, — тихо сказала она.

Он смотрел на сверток. Он коснулся его, огладил будто это был Фил, и глаза его дрогнули. Она не чужая, сказал он себе, не может она быть мне чужой.

— Зачем ты приехала?

— Я вернулась, Армеша, — сказала она и отважно посмотрела ему в глаза.

— Поздновато, — сказал он. — Поздно.

— Я знаю, — сказала она. — Куда же мне идти?

Он знал ее варианты. Тетка в Москве и двоюродная сестра тоже в Москве — лично у него других вариантов для нее не было. Он пожал плечами, она все поняла.

— Но у меня на Арбате есть право на некоторые метры, разве не так? Я ведь была твоей женой. Не хочешь же ты выбросить старуху на улицу?

Он не знал, что отвечать. Ему было муторно, душно. Он понял, что она приехала, и он, кавказец и мужчина, обязан как-то ей помочь, но как, было ему непонятно, и, значит, подумал он, надо снова напрягать свои старые мозги, свой долбаный сахар, старые силы и снова страдать. Россия — чемпион мира по страданию, а ты в России обитаешь, ты ее гордость. Армеша, услышал он голос мамы, пошли их всех к черту, береги себя, сын, тебя самого для себя мало осталось, очень мало.

— Иди, — сказал он Татьяне. — Иди. Я подумаю.

Она не двинулась с места. Он знал, это означало, что она вот-вот заплачет.

— Иди, — твердо повторил он. — После позвонишь. Иди. Я на работе.

— Куда мне идти?

— Не знаю, — сказал он. — Видишь, я худрук, а живу я именно здесь.

— В каком смысле? В переносном?

Он ничего ей не ответил. Посмотрел и отвел глаза.

И она ни о чем его больше не спросила. Знала: уже не ответит, сама должна была обо всем догадаться.

И удивиться она не успела — стремительно вошел Слепиков.

— Извините — обронил он. — Я не вовремя? О, здравствуйте, Татьяна Сергевна!

— Заходи! Заходи, сын! — распорядился Армен, появление Слепикова несколько его отвлекло. — Заходи, садись.

Слепиков не сразу устроил седалище на стуле, в конце концов присел так, чтобы одновременно видеть сразу двух взрослых героев, он, джентльмен, не мог не замечать присутствия дамы.

— Говори, Васильич, говори, золото, — распорядился Армен. — Что у тебя?

— Рад вас видеть в добром здравии, — сказал Слепиков и чуть заметно покосился на Татьяну.

— От нее секретов нет, — сказал Армен. — Говори!