Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Про себя, однако, он твердо знал, что великие никогда не возвращаются. Про себя он знал, что Армен навсегда ушел к своим — Эфросу, Гончарову, Захарову, это была его компания, там его лучше понимали. Про себя он твердо знал, что эра Армена заканчивается так же, как закончилась эра Смоктуновского, Ефремова, Табакова. Про себя он был уверен, что, еще будучи живым, Джигарханян стал навсегда незабываем, зацепился за вечность.

Знал об этом только он, никому ни о чем подобном не говорил, хотя подозревал, что и Саустин, и Слепиков тоже об этом догадываются.

157

Он, однако, не знал, что еще будучи живым, Армен практически отрекся от театра. Так, во всяком случае казалось самому Армену, он себя в этом убедил. Когда Татьяна ненароком цепляла в разговоре театр, он разговор пресекал.

— Не надо, — говорил он. — О кошках давай поговорим, о море, о долме, о музыке — нет, о музыке тоже не надо. Давай помолчим.

Отворачивался и подолгу молчал, о том, что происходило в его мудрой печальной голове можно было только догадываться.

Она всегда считала, что театр единственно серьезная вещь, что держит Армена на земле, и то, что происходило с ним сейчас, стало для нее открытием. Значит, она ошибалась, театр реально ему опротивел, решила она и тему театра исключила вовсе.

После Крыма снова была дача, и покой, и лес, и грибы, и ледяная водка. Но после величия моря эти повторенные среднерусские удовольствия уже не восторгали Армена, довольно быстро ему наскучили, стали раздражать.

Он подолгу лежал на лежанке, смотрел в низкий деревянный потолок, о чем-то думал.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О далеком и близком, — ответил он таким тоном, что следующий вопрос с ее стороны не имел смысла, и она умолкла, и прошло несколько минут.

— Комната похожа на гроб, — сказал он.

— Любая комната похожа на гроб, — засмеялась она. — Как посмотреть. Этот дом строил папа.

— Который давно на том свете. Извини, в раю.

Она не хотела вести такой разговор, знала, он кончит собственным примером.

— Давай обедать, — предлагала она.

Он молча соглашался.

Выручали книги. Он читал наивное советское старье, оно, как и простодушное советское кино и даже с его участием, вызывало у него улыбки и утихомиривало нервы.

Нервы и сахар, быстро поняла Татьяна, взаимозависимые величины. Чем хуже нервам, тем лучше, вольготней сахару. Нервы — идеальное топливо для сахара, поняла она.

Нервов было тем больше, чем чаще звонил Осинов.

Она слышала одну часть разговора, но общий смысл был ей понятен: Армена звали в театр.

Он не говорил ни да, ни нет, он каждый раз обещал: «подумаю, привет всем» и уплывал в собственные мысли.

Она знала, его «подумаю» означало отказ, но зона была горячей, лезть в нее со своими советами было боязно, и она молчала. Тем более, что и советовать было нечего.

Помнила его слова о театре, сомневалась, что он что-нибудь изменит в себе, и «пусть Армеша сам, сам…» — она примет его любого, так она для себя рассудила.

158

Она привезла его в Москву.

Вместе — теперь они всегда были вместе, он так хотел, ни на минуту от себя не отпускал — посетили бледнолицего брата, проверили сахарные дела.

— Знаете, неплохо, — сказал врач. — Могло бы быть хуже, слава богу, держимся на завоеванных рубежах. И давайте, чтоб и дальше так…

— Москву не отдадим, — сказал Армен. — Ереван — тем более.

— Вот и замечательно, — сказал бледнолицый. — Режим, регулярные инъекции и нагрузки — все просто, да?

— Очень просто, — сказал Армен — Очень просто, — повторил он уже на улице. — Повеситься хочется на шприце.

Жизнь продолжалась, но без блеска.

Осинову он отвечал с трудом.

Иосич бойко рассказывал о театре и новых работах, о том, как все его ждут, Армена такие рассказы, как ни странно, вгоняли в угрюмость, он еще глубже погружался в безделие и тоску. Не помогали ни книги, ни кино.

Она гнала его на улицу, к людям и разговорам — ему никуда не хотелось идти, часами сидел с котом на коленях у телевизора, безучастно смотрел футбол.

— Я недвижим, — говорил он в ответ на ее вопросы, — я недвижимость, вкладывайте в меня деньги, моя стоимость будет расти, — говорил и скрипуче смеялся.

Татьяна придумывала праздники, развлечения, квесты, таскала его с собой в Торговые центры, однажды повела на выставку любимых тюльпанов — все ему было не в радость, все по воде.

— Есть люди — нытики и зануды, а есть нормальные и позитивные, — сказала она. — До сих пор ты относился ко вторым, наверное, ты поменял ориентацию.

— Извините за ориентацию, — сказал он. — Слава КПСС! — так лучше?

Даже появление Артура не принесло ему прежней радости.

Артур привез с родины настоящий армянский суджук, пахнущую родной землей зелень. Армен пожевал ароматную колбасу, похвалил зелень, сказал спасибо, но стоило другу уйти, впал в еще большую тоску.

— Что с тобой? — спрашивала Татьяна. — Что происходит, Армен?

— Ничего, — отвечал он, — я в паспорт с утра заглянул. Мне там цифры не понравились.