Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Меж друзьями пошел разговор. Началось с благодарности за вертолет, кончилось премьерой, Лиром, театром и вообще. В разделе «вообще» Армен о записке, оставленной на столе в кабинете смолчал. Слишком это было личное, слишком запретное даже для Артура — Армен поступил так, как поступил, но до сих пор не был уверен, что поступил правильно. В любом случае — правильно-неправильно — плясать назад он не собирался. Будь мужчиной! — так он был воспитан мамой.

153

Осинов не нашел его в театре и на звонки Армен не отвечал, но банкет и гуляние по поводу премьеры никто был не в силах отменить.

И состоялось, у Галочки в кафе.

Пили за Ивана, за режиссеров, за премьеру, за любимый театр, за Армена выпили заочно, но с чувством и благодарностью. Позвонили ему — он опять не ответил.

Тогда Осинов организовал для него подарок на память. Как положено в театре, он первым, а за ним режиссеры расписались на большой афише спектакля «Король Лир», где обозначено было, что худруком театра является Армен.

И все присутствующие, после следующей рюмки водки, с удовольствием приложили руку к афише, начиная с Ивана-Лира, заканчивая буфетчицей Галочкой.

Получилась внушительная, вроде бы абстрактная, но полная смысла картина преданности, памяти и любви.

— Рабинович! — словами Армена воскликнул Осинов, — Зачем вы сделали обрезание?

И хором, дружным хором ответил театральный люд любимому худруку:

— Ну, во-первых, это красиво!

— Именно! — согласился Осинов.

Свернув афишу, Осинов потащил ее в кабинет.

Куда ее повесить, куда положить? Стены заняты, места нет. Ну конечно, на его большой стол. Развернем и положим во весь рост — пепельница, правда, мешает, но ее можно убрать.

Убрал пепельницу — заметил записку. И почерк шефа сразу узнал. Очень хорошо.

Но не ценил Армен должным образом своего завлита. Иосич местами был очень непростым человеком, и чужие записки, как и чужие письма никогда бы не стал читать — во-первых, он был близорук, а во-вторых, так, извините, уродливо был воспитан, что чтение чужих писем считал для себя делом постыдным.

Потому, задвинув в сторону записку, он, как знак театральной победы, возложил на стол цветастую, исписанную, словно расшитую, благодарным коллективом театра афишу и, довольный возникшей картинкой, отправился в буфет добивать оставшееся спиртное и вместе с ним — праздник.

154

Жизнь на Конюшенном в тот вечер вновь наполнилась как чаша.

Татьяна и Армен опять были дома, с ними опять был Фил, они опять принимали дорогого друга, угощались фантастической долмой — они опять были счастливы, шутили и смеялись как детсадовские дети под новогодней елкой.

Каждый был счастлив по-своему.

Безоговорочно был счастлив за друзей Артур.

С тревогой за будущее, но все-таки счастлива была Татьяна, она вновь обрела супруга и жизненное равновесие и теперь постоянно боялась все потерять.

И лишь внешне счастлив был Армен — сомнения в правильности последнего своего решения по театру не давали покоя, саднили душу. «Ты — тоже Лир, ты Лир наоборот, — говорил он себе, — у того все отняли другие, ты отдал свое королевство сам. Кстати, и с Викой — музыкой ты тоже был Лиром, ты сам, сам отдал ей все. В любом случае Лира ты уже неплохо сыграл, очень похоже на жизнь. Пусть для себя».

Потому к исходу второго часа счастливого семейного застолья, когда вновь позвонил Осинов, Армен ответил.

— Поздравляю вас, шеф! Все поздравляют, говорят спасибо! — закричал Осинов. — У нас успех! Крутяк! Практически, лом!

— Знаю. Спасибо. Всем — спасибо, — ответил Армен, которого больше волновало другое: прочел или не прочел Иосич его записку на столе. — Что еще?

— Я вас искал!

— Вот он я… — похоже, не читал, подумал Армен.

— Я-то хотел, чтоб вы вместе с нами, чтоб вы сказали слова и вместе с нами — по рюмке за успех!

— Уже выпил. За всех за вас, за театр! — точно не читал, подумал Армен и успокоился. — Ваню — поздравь, режиссеров, всех целую сам знаешь куда.

— Знаю, шеф, уже чувствую, жжет сами знаете где. Когда мы вас увидим?

— Работайте, други. Я отдохну и обозначусь. Работайте.

Так ответил Армен и вдруг на простой этой фразе, как на волшебном оселке, отчетливо осознал, что насчет театра и записки поступил правильно. И сказал сейчас правильно: работайте. Пусть работают, ребята на все сто процентов своей молодой свободы. Пусть пашут на театр, а он посмотрит на них с самой далекой, невозвратной стороны.

Слово «невозвратной» пришло к нему само, легко и естественно и очень порадовало своей точностью.

Да, именно так: с невозвратной стороны. С той стороны, откуда не возвращаются. Его нет, он умер. Пусть ребята пашут и делаются самостоятельными. Мама не сошла с ума, она была права, когда сказала, что он теперь полсилы и с него театра хватит. И Симонян был прав: старая раскоряка не должна никому мешать ни на поле, ни в театре.

Заполночь проводили домой дорогого Артура.

И возлегли на законное ложе.