Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

И впервые обнялись. Но не так, как раньше, не как половинки, жадно стремившиеся друг в друга, а как воистину воссоединившееся тело — с одним теплом, одним сердечным ритмом, одним здоровьем и одной, данной на двоих, жизнью. Ошибки прошлого уплыли и разбились на камнях и порогах, они снова были вмете. Оба прочувствовали это, утолили свои печали и счастливо заснули. Обоим стало ясно, что теперь так будет до конца.

155

А потом она повезла его в санаторий в Крым, на синее море, в местечко под названием Фиолент.

Он как услышал такое название, вздрогнул, воодушевился, и весь полет до Симферополя, закрыв глаза, протяжно повторял «фиолент», уверен был в тамошней сказке и чудесных превращениях наяву.

Так и произошло.

Как увидел он беспредельность моря, как вдохнул его присоленный воздух, как оглоушило его буханье волн, как обдали остро летящие брызги, как услышал он визги чаек, забыл обо всем на свете.

Сел на лавочку у моря и сказал, что идти никуда не хочет.

— Здесь хочу сдохнуть, — сказал он, честно высказал то, о чем подумал. — Сижу здесь — ни о чем другом больше не думаю. Здесь.

— Даже о театре не думаешь? — спросила она первое, что пришло ей в голову.

— Забудь! Всегда все испортишь, — сказал он. — Как можно думать о мелочах, если сидишь у моря — запомни, все мелочь по сравнению с ним!

— Театр — мелочь?

Он смерил ее взглядом, который в хорошей литературе назвали бы испепеляющим. И сказал:

— В карман положи свой театр. И вынеси на помойку. Слава богу, Соломон был прав: и это у меня прошло!

— Не верю.

— Не верь. О двух вещах жалею: не стал поэтом и не жил у моря. До сих пор, когда вижу яхту и паруса, представляю на ней себя. Большое, наверное, счастье ходить под парусом, резать зеленую волну, дышать морем! А я даже плавать не умею!

Санаторий был так себе, из советских еще, но понравился ему тем, что располагался на берегу и ночью, намертво засыпая под шорох волн, он уплывал в счастливую жизнь, слышал аплодисменты и живые звуки.

Он слышал голоса — свои и партнеров и заново воплощался в победных своих ролях. Он был Большим Па из «Кошки на раскаленной крыше», Стенли Ковальским из «Трамвая „Желание“», Нероном, Сократом или адмиралом Нельсоном с черной повязкой на одном глазу.

Во сне под шепот воды он никогда не спал, постоянно был на сцене, он играл, он жил.

А разумными прозаическими днями театр был от него далеко, так невообразимо далеко, будто вообще был неправдой. А правдой было здоровье, прогулки, процедуры, диета, беседы с врачами и скучная борьба с непобедимым сахаром.

Здоровье поправлялось, но санаторная жизнь все равно была муторна и занудна.

Зато рядом была вода, волна, море, ветер и, значит, всегда было рядом ни с чем не сравнимое счастье, которое осталось с ним навсегда.

156

Записку нашли на пятый день.

Остроглазая уборщица Оксана, прибиравшая кабинет, свернула в рулон афишу на арменовском столе и заметила исписанный клочок. Оксана была молода, правильно воспитана фейсбуком и о запрете на чтение чужих записок даже не слышала никогда. Прочла, толком ничего не поняла, но почувствовала: важно и передала записку Осинову.

Сама не знала, что натворила. Короче: включила СОС и режущий сигнал тревоги.

Недолго маялся и потел в одиночестве Иосич, читая, перечитывая записку шефа, строя бурлящие гипотезы.

Ровно через четверть часа новая головка театра собралась в буфете у Галочки; взяли пива и уселись в непроходимом для других углу.

Молодые мозги быстро во всем разобрались, глотнули пива и почуяли главное. Свобода! Она пришла!

— Джига гений! Вот что значит его «работайте сами», — повторил худрука быстрый Саустин. — Значит, заслужили!.. И будем работать! Прямо с завтрашнего дня вернусь к «Незабвенной» Ивлина Во.

— Отличный выбор, — оценил Осинов. — Привет твоей Башниковой, отлично сыграет Незабвенную.

— Я возьмусь за Шиллера. «Коварство и любовь», — поднял палец Слепиков.

— Тоже неплохо. Тоже в нашем портфеле годами лежит. Армен все откладывал, искал возможности.

Дальше разговор растекся на второстепенные главные предметы.

Пока что они назначены распоряжением худрука, сообразила молодежь, но будет ли все это закреплено официальным приказом министерства? Если нет, то и работать начинать не стоит, а стоит ждать нового дядю-командира, то есть, нового главного режиссера назначенного сверху.

— Армен еще сам вернется, — сказал Саустин.

— Не уверен я, — сказал Слепиков.

— А я уверен, — сказал Иосич. — Что шеф никогда не вернется. Вы его анкету давно видели? А болячки его помните?

Запнулись все. Каждый вспомнил сколько лет Армену. Для окончательного решения вопроса пришлось снова взять пива. Но и оно не помогло. Вернется — не вернется — так обозначился для нового руководства театра главный вопрос. Сошлись на принципиальном: можно и надо работать. Остальное не суть как важно.

— А ждать мы его будем всегда, — заключил Иосич, который больше всех был предан шефу.