Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Хриплый стон Фугаса-второго, как выкрик подраненного марала, брошенный в зал, потряс и бедный, и богатый народ в партере; кровь остановилась в жилах зрителей — беглецов, они замерли в проходах.

С диким хохотом шагнул на сцену Фугас-второй — публика вконец оторопела, не сразу признала в боеприпасе любимого артиста.

Бычком бодливым пошел он на публику, выставив вперед как рога старые негнущиеся пальцы, приставленные к голове.

Обушком непререкаемого стального топора двинулся он на публику.

Бэтээром, который остановить можно было только бронебойным.

Вика, уже из-за кулис видела, как вышел он на авансцену, раскинул руки, рявкнул: «Я фугас!», и публика тотчас узнала, потеплела, кое-кто подумал, что началась веселуха и зааплодировал в легкую.

Где-то там в кулисах мерцал бело-серой физиономией Саустин и темнел пятном почти невидимый Осинов, но Вике было не до таких ничтожных мелочей. Сгинь навсегда тень прошлого, сгинь навечно мутный позор!

Она видела: артисты приободрились. С таким партнером, как худрук, артисты на сцене всегда расслаблялись, каждый чувствовал волю, безнаказанность в игре и безопасность как в маминой утробе.

Шевченко не подкачал, Шевченко включился сразу, Фугас-первый пожал Фугасу-второму руку, гениальная импровизация удалась.

Фугасы обнялись, фугасы сплели пальцы рук, соприкоснулись лицами и щека к щетинистой щеке, как в танго, неторопливо двинулись по сцене от левой кулисы к правой и обратно. Это был акт высокого профессионального единства, романтической актерской преданности и любви. Шевченко просто и бессловесно балдел, Армен Борисович пребывал в огне, он закрыл глаза, он чувствовал: все правда, и правильно, и единственно, и Станиславский, и Эфрос, и Гончаров одобрили бы его такую мизансцену, и продолжал пребывать в обретенной сценической истине.

Радист в рубке, веснушчатый Глеб не подвел, молнией врубился в замысел сообразительный радист, и испанская «Кумпарсита» ожгла зал перцем эротики и страсти.

Вика выдохнула, спектакль задышал, и где-то в зале дохнул кислородом живой аплодисмент.

Беглая публика, опомнившись, побежала на обратные законные места и правильно сделала. Публика ведь что — мгновенно вспомнила Вика любимого деда и большого театрала деда Илью — публика пластична и умна, покажи ей хер, скажи, что палец, публика рассмеется, покажи ей снова палец, скажи, что хер, она опять расхохочется.

Настроение на премьере переменилось, контакт с залом был восстановлен, компас премьеры указал на успех.

Фугасы разбили любовную пару, охнули на два разновысоких голоса и безобразить на сцене принялись в два раза пуще.

Фугас первый Шевченко врезал благородному артисту Эвентяну промеж глаз, не извинился, а только спросил: «Еще хошь?»

Фугас-второй Армен Борисович снова сбил с ног первую красавицу Башникову, она снова всласть матюгнулась, а он сказал: «Спасибо». Публика рыдала от смеха.

Фугас-первый и Фугас-второй совместно перевернули стол и стоявшую на нем вазу с водой и цветами.

От напряжения в манипуляциях со столом Фугас-второй, он же Армен Борисович невзначай, но шумно пукнул, но тотчас оправдался перед залом душевной фразой о том, что, если честно, нервы у него ни к черту. Фраза была сюрреалистической, но публика прыснула вполне натурально. Публика включилась, публика — и богатые, и бедные — с удовольствием пожирала любую шутку.

Цветы из вазы Фугасы подарили Башниковой, а она вдруг, совсем не по пьесе, швырнула как судьбу желтую красоту под ноги и спросила: «Когда вы уже взорветесь, фугасы?»

— А зачем? — переспросил молниеносный Шевченко.

— Взорвитесь! — выкрикнула Башникова. — Взорвитесь совсем! Чтобы исчезнуть!

— Как? Вместе с художественным руководителем? — уточнил Фугас-второй.

— Ну, уж если, то вместе… Извините, Армен Борисович.

— Пожалуйста-пожалуйста, взрываться, так взрываться! — поспешно согласился Армен и выставил в знак одобрения большой палец. — Это мы можем. А где предпочитаете? В чистом поле или средь негодяев?

— Ой, да мне все равно!

— А может желаете, у Белого дома? — спросил Шевченко.

— Да хоть у Кремля! Лишь бы вы исчезли!

— У Кремля? — переспросил Фугас-первый. — Там страшно. Там охрана ходит. И казаки с нагайками.

— А можем и у Кремля, — сказал фугас-второй. — Куда народ заложит, там и взорвемся.

Это была неудачная шутка. Комедия споткнулась, пипл не схавал. Кто-то свистнул. Веселуха не терпит серьезного смысла, веселухе необходимо лишь одно: продолжение веселухи.

Спектакль тормознул.

Фугасы снова объединились в танце, но Вика видела, что старое средство уже не действует и не подпитывает веселуху. Смех притих и умер вовсе, сменившись невнятным ропотом и невеселой тишиной, и публика в зале опять заколебалась: уходить, оставаться?