Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Впрочем, она кивнула — ОК. Господь все равно все видит и во всем разберется, подумала она, а ее удивить чем-то новым было трудно. И вряд ли он сумеет удивить ее больше, чем удивил сегодняшней ночью. Родить, подумала она ночью, родить от него сына — он может, он запросто еще сможет!

Перед уходом захотелось его поцеловать.

И она это сделала. Легко и непринужденно. Простым прикосновением.

— Половина седьмого, пожалуйста, выпей таблетки, — шепнула она. — Пожалуйста, не забудь, Армен.

Шепнула и испугалась, что впервые обратилась к нему на «ты», но он внимания никакого на такую малозначимую тонкость не обратил. Или сделал вид. Он был большим артистом.

— Иди, — сказал он. — Выпью.

Дверь за ней вздрогнула, закрылась как живая.

И сразу одиночество заполнило в нем то чувствительное душевное место, где только что находилась она. Он пожалел себя. Он не хотел, чтоб она уходила. Он поймал себя на желании, чтобы она никогда его не оставляла, всегда была рядом. «Что это? Жена», — спросил себя Армен. Переспал и жена? Еще одна? Видали мы таких жен, усмехнулся он. Идиотическое предположение, подумал он. Но не более идиотическое, чем сама наша жизнь, в которой сбываются самые идиотические предположения. Жена из нее вполне могла бы получиться, заключил он. Но зачем?

49

Премьера!

Вспыхнули люстры.

Зайчики света заиграли в гранитных плитах пола.

Волнение, радость и надежда наполнили театр как горный кислород.

Публика, что вода в прилив, начала прибывать сразу после шести, и проходили эти первые набухавшие ручейки как раз через то место в сияющем вестибюле, где с улыбкой и благожелательством встречала гостей Вика.

Публика разная втекала: разноперая, разношерстная, разновозрастная, всякая, и поначалу ей хватало времени рассматривать ее всю.

Бабушки-театралки, сухонькие, энергичные, с многолетне отбитыми аплодисментами ладонями, что, несмотря на трудности с билетами, первыми прорываются на премьеры и задолго до времени первыми приходят на спектакль. Они являются по одиночке: их мужья давно уже смотрят представления небесные, детям же и внукам толкаться в очередях за билетами на нераскрученный еще спектакль западло; массовости от бабушек не жди, однако они контингент в зале особо ценный: как правило новый спектакль они хвалят и первыми выскакивают с аплодисментом, цветами и восторгом.

Их сменили ухоженные театральные дамы помоложе — со следами диет, подтяжек, подзабытого секса, нерегулярного фитнеса и некоторой кадушкообразности в фигурах, — с такими же ухоженными кавалерами — либо учеными, либо представителями среднего бизнеса, либо военными, но, как правило, в гражданском — с лицами интеллектуальными или полуинтеллектуальными, хотя, чтобы в такой разнице разобраться, надо самому быть как минимум не дурой — вот о чем подумала Вика.

Публика превратилась в неуправляемый поток. Почти потоп, со страхом подумала Вика. Куда они идут, на что?

В смешанной срединной толпе студентов, менеджеров и обыкновенных риэлтерш запестрели, как полудрагоценные камни, разодетые хипстеры средних лет, мелькнули два-три знаменитых представителя сексуальных меньшинств — Вика слышала о них многое, но впервые видела их челки и губы так близко и всматривалась в них неприлично долго. Скромно явились великие в прошлом спортсмены и любимый Арменом большой футбол, шумно ввалились штучные узнаваемые артисты, видеть которых еще недавно было ее мечтой. И неприметно-незаметно, охраняемые тихими телохранителями словно из ничего образовались несколько мужчин, от которых пахло настоящим, недостижимым богатством.

И много, много всякого иного, нерасшифрованного люда, движимого любопытством, любовью, поклонением или неприязнью к Армену явились на новую его премьеру в его театр. Куда они идут? Знали бы они — на что… — снова со страхом подумала Вика.

Людей особо известных, богатых и знаменитых более остальных знаменитых, а также близких друзей худрука вылущивал из толпы мосластый администратор Владимир Романенко, бывший солист Большого балета. Он, лосинник и балетный принц, когда-то объехавший полмира, но нашедший окончательное пенсионное счастье в театре Армена, изящным па отделял элиту от ерунды и передавал ее сияющей Вике Романюк, которая торжественно провожала особо дорогих гостей в кабинет худрука, где усилиями буфетчицы Гали без маникюра был заведомо накрыт стол с дорогим алкоголем и где гостеприимил сам Армен. Шутки сыпались из него как из мешка, следовали хохот, слова и рукопожатия, объятия, вскрики, пожелания и прикладывания к божественным напиткам — премьера для них уже превратилась в праздник.

Третий звонок резанул Вику по сердцу как приглашение на неминуемую казнь.

Вика бросила взгляд на большие часы на стене.

Армен краем глаза углядел на руке свои армянские золотые. Они меня не больно зарежут, подумал он об артистах, а если будет больно, не признаюсь…

Саустин за кулисами тоже посмотрел на часы и перекрестился, он не верил в бога, он прибегал к нему в минуты опасности и риска, сам не понимая почему.