Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

К Саустину! — вот, что подсказали ему Шекспир вкупе с инстинктом. В трудные предсмертные времена единомышленники всегда должны быть вместе, а уж там кто кого… Они правы, подумал Осинов. Тысячу раз правы.

И Осинов тоже направился на основную сцену. Встреча героев была предопределена.

48

Премьера!

А на сцене крики, война, нашествие. Раны, кровь, смерть. Чистый фугас. Так сейчас и будет.

Так размышлял худрук, объявившись в зрительном зале.

Он не повел Вику в радиорубку, нет, пошел сразу на таран, прямиком на саустинскую репетицию, и место занял не где-нибудь сбоку — но демонстративно, скрипнув креслами и шумно поелозив, уселся в десятом ряду партера, где, как известно, любил сидеть и командовать сам Станиславский.

Репетиция заметила его, притихла, остановилась.

— Всем — приветик! — объявил Армен и помахал рукой. — Сразу хочу представить нового нашего зам. директора. Им стала бывшая актриса нашего театра Романюк Виктория Богдановна! Вот она, случайно тут! Большинство театральных вопросов будет вести теперь она. Прошу любить и немного жаловать!

Актеры уставились на худрука и Вику. Кто-то жиденько зааплодировал. Вика сгорала, не знала, куда деваться.

Саустин, замерев, как рыба, тоже глядел на худрука и Викторию. Вопросы мелькали в нем со скоростью адронного коллайдера. Армен и Вика? Зам. директора? Почему вместе? Живут? Правду в театре говорят? Прав был Осинов? Значит, предала? Значит, смерть ей? Значит, и мне смерть? А что я, как я, куда я?

И образовавшийся, влипший в зал следом за худруком Осинов тоже прилип глазами к Армену Борисовичу и гнобил себя за глупость припереться на репетицию. Зачем он это сделал, зачем нарвался на Армена и Вику, ведь мог же он продумать, прикинуть, предположить, должен был, обязан! Вашу мать!

Репетиция притихла, но ненадолго.

— Продолжаем, — скомандовал худрук. — Извините за вторжение, спасибо за угощение! Вперед, театр! Вперед, до полного самоуничтожения! За гранью смысла, ей-богу, станет лучше! Вперед!

Незабываемым хриплым голосом своим он выкрикнул последние безумные лозунги, и всем стало ясно, что делу абзац.

— Продолжаем! — обреченно распорядился Саустин единственно возможным для него способом и захлопал в ладоши.

Актеры зашевелились, но кураж и завод, столь нужные актерскому представлению не пришли. Пришли страх и, как следствие, зажатость. Каждый давно понял, каким высоким искусством занимается он на сцене, но сразу попасть под горячий топор худрука никто по этому поводу конкретно не желал.

В результате малое безобразие на сцене превратилось в полное и неуправляемое.

Вика сидела рядом, Вика видела: худрук кипел. Внешне это выражалось мало, но она знала: взрыв неизбежен. Тронула его за рукав: пойдем? Он отдернул руку.

Минут десять наблюдал он за шедевром. Персонально следил разве что за одним извивавшимся среди декорации Шевченко, другие исполнители вообще его не занимали.

Наконец, не выдержал, поднял руку.

— Стоп! — скомандовал Саустин.

Вертеп остановился, и всеобщее внимание полетело к худруку. Ему было трудно сохранять хладнокровие, но он был большим артистом. То есть сначала, как положено, он, образно говоря, заплакал, потом поднес платок к глазам. В смысле, сначала прочувствовал, что сильно обрадовался, потом изобразил широкую улыбку.

— Всем — спасибо, — сказал он в тишине. — Особое спасибо Шевченко. И… — быстро приблизившись к Саустину, заглянул в глаза, помедлил и… — Хочу руку тебе пожать. За работу в театре, отдельно за «Фугас» и вообще по совокупности… Дай руку, Олег.

Саустину ничего не оставалось — протянул худруку руку.

С расстояния руки внимательно рассмотрел его худрук. Потом еще раз всех обвел взглядом.

— Спектакль замечательный, товарищи, извините, артисты, — сказал он. — Публика вас оценит… Вы обречены на успех, режиссер — на премию. После премьеры буду всех награждать! Готовьтесь! Кстати, представит премьеру со сцены уважаемый режиссер Саустин.

— А как же вы? — спохватился Саустин.

— Я буду в штабе. Извини, в кабинете. И через трансляцию…

Выждал, чтоб до всех дошло, резко развернулся, крикнул Вике: «Пошли!» и, уткнувшись взглядом в пол, выкатился из зала.

— Я вам нужен?! — крикнул ему вслед Осинов, но не получил ответа.

Тишина. Будто после взрыва фугаса.

Живых не осталось. Еле дышал и плевался на собственную глупость контуженный Осинов.

А все же первым зашевелился Саустин.

— Продолжаем! Добьем до конца! Живее, ребятки, живее! Слышали, что сказал худрук о нашей затее?

— Лучше б не слышали, — буркнул Шевченко.

— Худрук блефует! — заорал Саустин. — Завести нас хочет! Троллит! Гнобит, чтоб на подвиг пошли! Режиссеров не знаете? Я знаю! Соберемся и сделаем так, чтоб всем кисло стало! Фугас, ребятишки! Достанем их фугасом! До предела дойдем! А? Не слышу реакции, орлы! Пусть Юрий Иосифович скажет!

Вот она слабость двойной игры, мгновенно сообразил Осинов. Подыгрывать приходится в обе стороны, а хочется подыгрывать только в одну — в собственную. Когда подыгрываешь проигрышной стороне, превращаешься в проигравшего дурака. Блин! А что делать? Ничего. На время можно и превратиться, но только на время…