Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

И доверие. Он вспомнил маму. «Обязательно, Арменчик, хоть однажды — найди себе человека, которому ты полностью доверяешь и, если найдешь, отдай ей все: богатства свои, положение, саму жизнь — тогда будешь счастлив». Вот, мама, подумал он, я, кажется, нашел. Никаких «кажется», поправил он себя. Нашел окончательно и бесповоротно. Что сказала бы ты, мама, познакомившись с Викой? Он знает, что бы она сказала. Она бы ему подмигнула и шепнула: вперед, Арменчик! Ты веришь ей, я верю тебе. Я знаю, ты мой сын, ты никогда не ошибаешься…

44

Утром мир показался ей новым.

Новый свет, вытеснивший ночную серость, новая мебель вокруг, новые обои, занавески, ковры, новый аромат дома, новые писки синиц за окном, и ее — совсем новое глубокое, уверенное дыхание.

И новый мужчина, лежавший с ней рядом. Не просто симпатичный, богатый и знаменитый, с которым не грех подночевать — рядом лежал муж, так она думала. Все перевернулось. Юдифь сдалась Олоферну и была счастлива: теперь он может делать с ней все, все, что ему угодно. Голову только пусть не берет, не надо, пусть он оставит ей голову, может, пригодится еще самому.

Пусть возьмет ее любовь. Любовь, уход и заботу, их у нее в избытке. Она будет стараться, она будет делать для него все. Она так чувствует, она так хочет.

Рано проснулась и встала первой — осторожно выползла из постели, желая подольше сохранить его драгоценный сон.

Сил, мыслей и выдумки было в ней сейчас море. Прикинула что к чему, поняла: первое дело для любимого мужа — завтрак. Она уже знала, что он любил.

А любил он почти все. Был прост и неприхотлив в еде. Дадут ему котлетку в столовой — счастлив, дадут столовскую армянскую долму и — хотя никто, как он говорил, не мог приготовить долму лучше мамы — он все равно был счастлив, потому что в меню написано, что это армянская долма. Придирчив в искусстве и прост в обращении. Любил джинсы, свитера и старые пиджаки. Обязательно старые, они такие удобные, в них так удобно жить и пребывать на сцене — то есть, в жизни…

Вика подошла к холодильнику.

Яичницу! Да, конечно, о, она знала, как готовить яичницу по-белгородски, на сале и со шкварками — народ терял дар речи!

Сала в холодильнике не было и в помине, зато была вареная колбаса, и это было кое-что.

Через четверть часа дача наполнилась ароматами жареной колбасы и булькающего в кофеварке кофе. Два утренних незабвенных домашних запаха, смешавшись в один, означали вечную победу жизни над смертью.

Армен вдохнул животворной смеси и проснулся как маленький мальчик.

Он почувствовал: он был дома, готовился завтрак, где-то рядом была мама, за стеной шумел горячий Ереван. Счастье, если его заслужить, иногда возвращается?

Он возник на лестнице в пижаме. Увидев ее внизу, взвыл и зарыдал от чувств как молодой волк. От желания есть, смотреть на нее и жить дальше.

Но сейчас и конкретно на первом месте было есть.

— Пожалуйста, — сказала она. — Прошу к столу.

Бесшумно спустился он по лестнице, на мягких ногах подкатил к столу, зорко как зверь оглядел трапезу и приступил.

Ржаной черный хлеб, два кольца прогнутой от жара, шкворчащей колбасы да сверху сыр, да чашка кофе, молоко и ложка сахара, плюс зверский аппетит.

За столом он, как обычно, был аккуратен, удовольствие было наблюдать за ним, уничтожающим то, что ему нравилось.

Этим удовольствием, в основном, она и занималась, подсев с другого края стола в полной изготовке подать, принести, добавить к завтраку то, что окажется в недостаче — счастье не должно было кончаться.

— Ешь, — говорил он. — Ешь. Нам понадобятся силы.

— Да-да, конечно, — говорила она, слегка пригубливая кофе и наблюдая за любимым редким зрелищем его завтрака.

Завтрак для нее прошел, как детский мультик: мимолетно пролетел, и надолго остался в памяти.

— Очень вкусно, товарищ помполит, — сказал он. — Ты лучший друг артистов.

И поцеловал ей руку. Это не было дежурной благодарностью воспитанного человека, ему действительно было хорошо и вкусно.

— А теперь — другая премьера, — сказал он. — Готовьтесь други, попутчики, недруги. Мы идем на войну. Мы? — вдруг переспросил он, и молодо, и цепко прихватив ее за талию, придвинул к себе.

— Без вопросов, — нашлась она.

И он снова ее поцеловал. Теперь уже, понятно, не руку.

А потом поехали в театр. Она приоделась во все самое-самое, он надел старый любимый американский пиджак китайского пошива. Она была красива, он внушителен.

Она впервые ехала в его «Тойоте», впервые с ним за рулем.

Он классно вел машину, не обгонял и не плелся в хвосте, он шел в потоке, «Тойота» плыла, и Вика плыла вместе с ним и машиной, она плыла не по зимней вьюжной улице, она плыла по реке счастья. Ни слова не было сказано о ночи о любви, и о том, что с ними будет дальше — и не нужно было ни о чем говорить, она чувствовала, что дальше они будут вместе, он чувствовал то же самое, и этого было достаточно. Говорили о другом.

— Ты готова? — спросил он, и оба поняли, о чем идет речь.

— Она все-таки будет?

— Так предначертано в книге судеб.

— А нельзя эту книгу… отредактировать?