Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Можно. Смысла нет. Скажу честно: отредактировать можно — судьба от этого не изменится. Ни твоя, ни моя, ни театра. Готовься к успеху.

Руку свою положила на его руку, лежавшую на рычаге коробки передач. И сказала не сразу, задумалась, но получилось просто и искренне.

— С вами — хоть на фугас, хоть под фугас.

— Извини за слово «с вами», — употребил он обычную свою форму шутки.

Она стащила перчатку с его пятерни и припала к ладони, горячей и родной, губами.

Правильно это было или неправильно, или вообще это был неоправданный пошлый перебор она не знала — она так чувствовала, значит, на тот момент это было правильно. И он руку не отдернул. Вспомнил маму, мудро смолчал.

Дальше ехали молча. Мыслей было множество, они не исчезали, сохранялись до времени в немоте.

Машина достигла Садовой, движение стало прерывистей, затрудненней, хаотичней — она ничего не замечала. Последний эпизод с перчаткой ввел ее в ступор, в постыдное оцепенение, вывести из которого мог только он, его живой голос.

— Никого не бойся, никого не слушай, — сказал, наконец, он, и она услышала его и сфокусировала мысли. — На Осинова, на Саустина — управу найдем. Слушай меня. Я только произвожу впечатление дурака — кстати, может быть я дурак и есть, но я хитрый дурак. Я очень хитрый, я такой хитрый, что самому страшно — и у меня на моих и на твоих друзей кое — что имеется. — Он говорил так, вспоминал затею свою с художницей Глебовой, но озвучивать ее до конца не стал… — Все будет хорошо. Премьера пройдет с успехом. А ты… ты теперь не завмуз, хоть ты меня с музыкой к «Фугасу» и подвела — ты моя правая рука, мой заместитель. Приказом проведу.

— Я? — переспросила она и более благоразумно вопросов ему не задавала — знала, бесполезно, что решил, то и будет; она обсуждала вопрос молча, в себе, примерялась, сможет ли, потянет? И не знала, что себе ответить. Наверное, сможет.

45

Премьера!

День рождения спектакля.

День высокого напряжения, привычных недоделок, огрехов, день забывания текстов, день провалов и высоких взлетов.

День трудного завершения трудов.

Особый день.

Искусство — грубо, но, справедливо считал Армен, — есть полноценный половой акт и взаимное оплодотворение. Артиста — с ролью, режиссера — с пьесой, театра — с автором. Не можешь, не тянешь, не соответствуешь в полной мере любви и взаимному оплодотворению — отойди в сторону, не художник ты, не творец — в лучшем случае, ремесленник, скопец, искусства тебе никогда не зачать и не родить — художественной спермы для творчества у тебя нет.

Совокупится ли по любви театр с автором, режиссер с пьесой и артистами, артист с ролью и партнерами, закончится ли любовь финальным аккордом оплодотворения — будет результат, родится искусство, о котором будут помнить.

Все это она, как и все артисты театра, знала, слышала много раз от худрука и была убеждена, что он абсолютно прав. Сейчас она поглядывала на него отважно ведущего машину средь московской дорожной каши и думала о том, что с театром и искусством у нее тоже должно получиться, потому что на удивление легко получилось с любовью; вспомнила о Юдифи, прежней роли своей, снисходительно усмехнулась над тем, как благородно кончилась Юдифь, но тотчас озадачилась, что теперь ей надо найти другой прообраз для жизни. Какой? Стоило подумать.

46

Премьера!

Он мог бы подъехать к театральному паркингу с боку, с незаметной стороны, чтоб никто не заметил с кем он приехал — не такой он был человек. Подъехал нарочито в открытую, чтоб содержимое «Тойоты» стало очевидно всем любопытствующим.

Вышли из машины — он еще дверцу за ней любезно и принародно захлопнул — вместе направились к служебному входу, вместе вошли, вместе поздоровались с охраной, поздравили их с Премьерой, они в ответ поздравили худрука и, малозаметную при нем, ее, бок о бок поднялись по лестнице и пошли по коридору — рядом. Здоровались и поздравляли встречных артистов и театральный персонал — всем им он давал понять: я и артистка Романюк — мы вместе, мы не случайно встретились, не случайно оказались рядом, мы — единое целое, радуйтесь и бойтесь нас, мы добрые, мы очень талантливые, мы очень грозные.

Зашли в его кабинет. Он взглянул на часы и сразу включил трансляцию со сцены. Раздались голоса ее «Фугаса», шла репетиция. Смех, кривляние, выкрики, хаос. Вике поплохело.

— Слышишь? — спросил худрук. — Саустин репетирует. Старается перед смертью, не знает, что умрет… Сейчас двенадцать. Готовимся. Я пройду на сцену, посмотрю, как монтируют декорации, взгляну на артистов. Шевченко особенно меня интересует.

— Я подожду здесь.

— Со мной пойдешь. Ты, мой зам. Зам. директора.

Сказал просто, но она поняла: здесь не дача, здесь командный пункт. Не успела опомниться, он снял трубку.

— Валечка, золото, с премьерой, да-да, с днем Независимости! Ты давай-ка срочно приказ приготовь и принеси на подпись. Записывай. Заместителем директора театра назначаю Романюк Викторию, — в сторону Вики, — как тебя по батюшке?

— Богдановна.

В трубку, Вале:

— У нее очень редкое хохляцкое отчество: Богдановна. Виктория Богдановна. Да. Давай.

Положил трубку и — Виктории: