Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Замечательно, что он ее простил. Нет, не простил даже, прощать ее не за что — просто снова ей поверил, и вот она снова здесь и снова ждет его. Традиционную колючую небритость, любимый мятый воротничок. И хриплый голос, от которого мурашки. И смех паяца, который звучит в ней постоянно…

Он сказал: «позвоню», и она ждала.

Ждала до десяти, до половины одиннадцатого, последний установленный ему срок был четверть двенадцатого. И все, срок миновал.

Не позвонил.

Обещал позвонить. Не позвонил.

В задумчивой неподвижности глядела она на луну, на сверкающий холодный снег. Безо всякой надежды. Что было делать — непонятно. Спать не хотелось, музыки или бродить по айпэду — тоже не хотелось, чая не хотелось, двигаться не хотелось. Один в ней бился ноющий, дергающий вопрос: почему так сильно зависит она от его настроений, желаний, поступков — за что? И ведь сама готова ждать, терпеть и прощать, ты ли это, прежняя Юдифь? Готова?

Готова, отвечала она себе. Но нужно ли это ему?

Не позвонил.

Она не пойдет в спальню и не будет сегодня спать. Она будет дремать в этом кресле. Она примет эту боль до конца.

Не позвонил.

Подумала так о боли, и вдруг — сквозь снег разглядела — на участок въехала машина.

Кто это?

И подпрыгнуло сердце.

Безо всякого звонка? Он?

Нет, конечно. Фантазия.

Но бесшумным привидением причалила к дому его «Тойота». Хлопнула дверца, и он, бестелесный как тень, просквозил по снегу к даче. Он? Точно ли он?

Не поверила глазам и себе.

Замерла, затаилась в кресле. Пока не услышала звонка.

И полетела к двери.

А он уже входил в прихожую — теплый еще после машины, хриплый, улыбчатый, милый, колючий, коренастый и сильный — такой, каким она всегда его представляла, такой, которого любила.

Ее идеальный артист.

Ее идеальный мужчина.

Она не готовилась к тому, что произошло далее — за секунду до этого испугалась бы такой мысли. Но секунда переменила все. Она бросилась ему на шею, и была принята в его долгое долгожданное объятие.

Впервые так близко были ее глаза, кудряшки волос, незабываемый аромат молодости.

— Привет, Романюк, — сказал он, и это была не пьеса.

— Здравствуйте, Армен Борисович…

— Просто Армен, — сказал он.

— Армен Борисович, — повторила она, и это тоже не было пьесой, совсем другой, высокий смысл заключался в этих двух ее словах.

Впервые вдохнула она запах его дорогих сигарет, его любимых виски и парфюма, впервые ощутила силу его крепких рук.

— Я приехал не на дачу, — сказал он. — Приехал за тобой. Завтра премьера, завмуз. Помнишь?

— Помню, — ответила она и подумала о том, что премьера, да, тем более, «Фугаса», ее совершенно не колышет.

Что было дальше описывать неинтересно. Описано тысячу раз в великих образцах; внешне ничего нового в прихожей загородного дома народного артиста не произошло. Внешне они встретились, такая простая, почти полицейская констатация есть самое точное определение события.

Он отметил красоту и прибранность в доме. Она сказала «спасибо»; чтоб сдвинуть замешательство с места, как водится, пригласила к столу.

Усадила напротив, не далеко и не близко, а так, наискосок, чтоб можно было дотянуться рукой, добавить дорогому гостю угощение.

Конечно, она собиралась его угощать, да и он приехал не с пустыми руками.

Он потребовал высокие стаканы, для виски. Она хотела возразить, чтоб не пил, поскольку за рулем, но вовремя, обмерев сердцем, сообразила, что он останется на ночь и смолчала.

Подошла к серванту, выставила на стол старинные темно-синие стаканы.

Бутылку он открыл мастерски, в секунду; из бутылки в стаканы радостно брызнул освобожденный от стеклянного плена рыжий ирландец.

— За премьеру, — сказал он.

— За премьеру, — подтвердила она; поняла, что пить будет совсем не за премьеру, сообразила, что и для него премьера сейчас лишь повод.

Выпили. Без слов и тостов, а только красноречиво переглянувшись.

Вечер немного полегчал.

Застольные разговоры начались с погоды, но снова быстро перескочили на театр и премьеру. «Фугас» и гений Саустина.

— Да, — сказал он. — Гений.

— Чистый гений, — кивнула она.

— Он гений, и премьера завтра, а музыки нет, — сказал Армен. — Хороший у меня завмуз.

— Пусть бьют барабаны и взрываются снаряды, — отвечала она. — Другой музыки этому спектаклю не нужно. Да и сам спектакль не нужен. Отмените премьеру, Армен Борисович, сохраните себя!

— Пьеса уж больно хорошая. Автор Козлов, — сказал худрук. — Это будет триумф. Увидишь.

Они довольно долго сидели за столом; кроме театра, говорили обо всем, что придет в голову. Армен Борисович, к слову, не сказал ей ни грамма о секретном обращении к Насте Глебовой и о срочном задании, что он ей поручил. Возможно, забыл, скорее всего, не забыл, но, перед премьерой, до конца не доверял никому. Не Вике, не богу, ни даже самому себе. Бог артистов — суеверие.

Впрочем, тема в их беседе была не сильно важна.

Мужчину и женщину, сидевших за столом, занимали не темы и даже не беседа — совсем другое.