Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Каждый из них глядел на другого и подспудно проигрывал в голове совсем другой, самый важный на данную минуту вопрос. Продолжение. Что произойдет в этом доме через час, два — а если произойдет, то как? — и случится ли в их отношениях тектонический сдвиг? Да? Нет?

Юдифь была к сдвигу готова.

Сотни раз задавала она себе этот вопрос, и каждый раз отвечала себе желаемым «да».

Он себе подобные вопросы не задавал. С положительным ответом на этот вопрос Армен Борисович был задуман и произведен родителями на свет. Он с ним жил и другого не ведал. Любовь? Да.

Выпили всю бутылку и почти все съели. Волнение было сильным. Юношеским, сказал себе Армен и порадовался за себя, что в подобной ситуации остается юношей. Ее волнение было не менее сильным, но более скрытным, оценить его было труднее, специальных приборов под рукой не было.

Но в час ночи оба волнения были задавлены новой волной снегопада за окном и навалившимся сном. Сопротивляться ему было бессмысленно, но они сопротивлялись. Оба упорно сидели за столом и словно ждали сигнала, толчка, поворота — какого, к чему? К тому, что весь вечер подсознательно занимало обоих?

— Вы ляжете наверху, в свою постель, — наконец, сказала она.

— О'кей, — сказал он. И после паузы спросил: — А ты?

— Я постелю себе здесь.

— О'кей, — снова сказал он, хотя между первым и вторым о'кеем было море мыслей и сомнений и вместо окей ему так хотелось ей возразить.

Он тяжко поднялся, сказал «спасибо за все», сказал «спокойной ночи» и ступил на лестницу, привычно скрипнувшую под его хозяйской ногой.

С сожалением проводила она глазами его отдаление от себя и со вздохом принялась за собственную постель. Стелила себе на диване, чувствовала, что еще не кончено — но как продлить общение и перескочить условную черту не могла сообразить.

Вдруг услышала сверху:

— Вика, будь ласка, воды! Забыл воду!

Конечно, обрадовалась она, воды! Он забыл выпить свои таблетки! Нарочно ли он забыл воду или тоже думал о том, чтоб предолеть черту — ей было не важно. Повод явился! Супер!

— Да-да! — крикнула она. — Несу!

Рукой не дрогнувшей — даже странно, что не дрогнувшей — понесла по лестнице стакан воды. Мыслей не было, никаких кроме единственной: вода — ему, вода — ему… «Заметно я поумнела», — успела отметить она, заметно. Вода — ему, вода — ему…

Он сидел в любимом глубоком кресле.

— Ты настоящий друг артистов, — сказал он и протянул руку к стакану.

Он принял стакан, другой, свободной рукой ухватил ее свободную руку так, чтобы, как принято на Востоке, пожатием подтвердить свою благодарность — и все, цепь замкнулась.

Его электричество перебежало к ней, отразилось ее желанием и вернулось к первоисточнику. Разность потенциалов исчезла, электричество вырабатывалось теперь сообща. Два организма стали одной, единой электростанцией.

После чего, потеряв равновесие, она на него упала.

43

— Премьера! — после всего сказал он. — Артистка Романюк, мы неплохо сыграли нашу премьеру, — добавил он, пошире распахнул форточку, выставил лицо в свежий зимний холод и закурил любимую сладкую.

Она бессмысленно улыбнулась и промолчала. Мыслей и эмоций было в ней так много, так быстро они возникали, так быстро путались, исчезали и возникали вновь, что остановиться на чем-нибудь одном она не могла. Счастье, твердила она себе одно и то же слово, счастье.

С этим и заснула.

Маленькой девочке было холодно. Натягивала на себе одеяло, сворачивалась калачиком, как спасение искала тепла, но его все не было, струйки холода хватали за ноги, залезали под мышки, настигали повсюду. Наконец, нашла. Большую мягкую стену, излучавшую ровное надежное тепло. Привалилась к ней и снова крепко и счастливо заснула.

Он ощутил плотное ее прикосновение и не шевельнулся. Ему было приятно почувствовать себя прежним: громадным горячим жеребцом. Когда-то так называли его в театре Гончарова, где он, по молодости, женской половине театра спуска и свободы от себя не позволял. Жаром веяло от его чресел, невинные девушки и артистки с именем в драку бежали к нему в надежде обрести настоящий мужской согрев, бежали и находили в нем то, что искали. Кто на день, кто, если повезет, на месяц, но не более, слишком велик был круг желающих согреться. О, если б мог он их всех перечислить! Вот задрали бы рейтинг вечно жаждущие сенсации телевизионщики, вот оживились бы детекторы лжи и анализы ДНК! Одна беда: всех не перепомнишь! Обычно в таком случае он приводил в пример любимый анекдот про парикмахера, покончившего с собой от обиды, что «всех не переброешь»; так вот, его «всех не перепомнишь» было того же рода, но с одним небольшим отличием: кончать с собой он не собирался, напротив, собирался продолжить…

Теперь не так, думал он, ощущая под боком ее крохотное девичье существо. Никакого жара, похоти и рекордов, сказал он себе.

Обожание и нежность, думал он, продолжая лежать в неудобной позе и боясь спугнуть ее ровное доверчивое дыхание.

Она дышала ему в плечо, и плечо, казалось ему, розовело как цветок кавказской весной.

Обожание и нежность.