Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Молодые сперва отвезли родителей на Арбат, где зять Армен смачно расцеловался с тестем Богданом, потом прикоснулся слегка к прилипшей к нему теще Марине и долго, с помощью Вики, ее от себя отлеплял, — после чего молодожены отправились в свой рай в Новую Москву.

Рай получился не полным, Армен по дороге храпанул и напугал таксиста.

И первой брачной ночи тоже не случилось, спать хотелось смертельно обоим создателям брачного игрища.

И никому она сейчас эта ночь не нужна, думала Вика, укрывая великого артиста одеялом. Главное, что сладкий мой спит. Главное, что все сбылось. Главное, не обманул и вот она я, жена.

И никто никому простыни поутру не показывает, думала она, срывая с себя свадебные наряды.

И жить стало проще, думала она, садясь на ночной горшок и запихивая в рот зубную щетку.

Проще, проще, куда уж проще, господа. Скоро мычать начнем. И слава богу!.. А будет ли проще — неизвестно!

65

Злой ушел Юрий Иосифович с большого веселья. Злой, непьяный, неудовлетворенный. Да и с чего бы быть ему другим? Дома жена фыркала по мелочам и брыкалась по большому запросу, брюхо и одышка его росли, на работе, где только и ловил он обычно кайф, худрук, на которого он свято пахал, теперь не наливал, прилюдно оскорблял и топтал как старый тапир мышь — землеройку в джунглях. Опять не было справедливости! «Все говорят, нет правды на земле, но знаю я, что нет ее и выше!» процитировал образованный завлит Пушкина. А ведь появилась было, обаяла, обещала справедливость, но вот уж снова ее нет, а взамен уже и предателем объявили — а за что? Ну была, была в его жизни маленькая слабинка, что повелся на саустинские пряники, но ведь осознал, извинился, что больше никогда, и, кажется, искупил работой и пьесами. Выходит, не искупил. Мало шефу крови, мало, всю готов выпить, даже на собственной свадьбе, когда положено дарить счастье не только себе, он готов унизить и растоптать. А ведь я не землеройка, думал Осинов, нет, не мышь я, далеко не мышь.

Саустину Иосич по ходу позвонил и сообщил насчет Гамлета, но на другой день пришел к нему на пиво совсем не с пивом, а с тем, что ему самому хотелось, а хотелось ему чистого, свежего, духоподъемного общения, а для этого нужно было прочищающее мозги лекарство.

Пожали друг другу руки, сели.

И, не сговариваясь, вдарили по водке — из белоснежной бутылки, что выскочила из кармана завлита. Саустин, хоть и ворчал, все равно выпил на радостях, что прощен, приближен и что будет Гамлет, Иосич — по раздражению и злобе на весь мир.

Опрокинули по второй, и завлит поведал другу свадебную эпопею в деталях и по минутам. И заключил:

— Гуляет твоя бывшая по борщу. Бывшая никакая артистка, ныне директор и супруга. Она как сыр в масле, а мы — подлые предатели. А ведь вместе начинали, мечтали совсем о другом… Где справедливость?

Саустин промолчал. Про себя подумал, что долбаная осиновская справедливость достала, и что здесь она совсем не пришей. Детектив задумывали, чтоб свалить одинокого худрука, а теперь он, блин, не один, теперь у него союз с женой-директором — вот как все обернулось, и еще два родимых Романюка по театру шастают — вот как оно все… Худрук только стал сильнее, у дракона-худрука выросли новые головы, а где пребывает ныне его, саустинский театр и его «Незабвенная»? В мечтах, в идеях, пустых фантазиях? «Я ничтожество, — думал Саустин, — ничего не смог, я полное ничтожество», — думал он, но не озвучивал.

Выпили по третьей. Водка лечила, просветляла мозги.

— А ведь я еще когда предлагал ее нейтрализовать, — сказал Осинов.

— Я этого не помню, — сказал Саустин.

— Правильно делаешь, не помни, — сказал Осинов. — Всем так и говори, не помню… Все-таки любимая жена… Раньше ты ее по койке возил, теперь она тебя, по всему театру… Что хочет, то и делает. Вчера ты уволен, сегодня ты Гамлет, завтра снова размажут…

Выпили по четвертой. Смягчились.

Люди глобально делятся на бездумно болтающих и осмысленно слушающих. Так они на время и поделились.

— Она, она всему виной, она главная поганка — сказал Осинов, зажевав горбушку бородинского.

— Она, — согласился Саустин.

— Деда на себя затащила, подставилась вовремя, сыграла любовь, как учили.

— Лучше, чем учили.

— Папу привела. Маму. Осеменила театр Романюками, — сказал Осинов. — Погибнет русский театр. И дед погибнет. А выпить еще есть?

— Для тебя?

Саустин пошарил за занавеской и извлек драгоценный НЗ. Булькнули еще по рюмке и сладко им стало, и отлетно. И мысль работала, так им казалось, как у гроссмейстеров.

— Ты там что-то о Шекспире говорил, — завел новую тему Осинов, у которого любимый драматург всегда сидел в голове, готовым к прыжку в главные советники жизни.

— Говорил, — согласился Саустин. — Проанализировал я, продумал. Не все Уильям твой охватил, нет, не все. У него герои гибнут за самые простые пироги. За любовь. Ревность. Жадность. Жажду власти. А тщеславия, например, он не учел. А ведь оно покруче всего будет, оно губит, Иосич, страшно губит людей, высушивает и губит. Ему только условия создать надо, как вирусу, тогда он набросится и сожрет. А теперь в театре условия есть.