Терехов.
И я вру. А куда деваться? Но я, что ли, в этом виноват? Наше поколение и дальше, туда, до сорокалетних. Те, кто впитал вранье с молоком матери. Попробуй, изменись… Подыграть — это пожалуйста. Это мы умеем. А сломать себя, вывернуть наизнанку, соскрести с себя всю эту гадость — ох, как трудно… А вдруг соскребешь — а время снова перевернется. И ты будешь, как голый на площади. Все хохочут и на тебя пальцем показывают. Вот дурак, вот идиот. Поверил.Дмитрий.
А если тебе прикажут: «Стреляй!» В ребенка, в женщину!.. «Стреляй!» — ведь так принято. Нажмешь курок?Терехов.
Нет, старик, не нажму. А если и нажму, то не туда, куда надо, попаду. У меня руки дрожат. А многие бы нажали! Если бы, во-первых, за это машину подарили… Пусть даже плохонькую, какой-нибудь «Москвич», но лучше с дипломатическим номером. А во-вторых, чтобы за это потом ничего не было.Дмитрий.
Трепло ты.Терехов.
Я и наркоманом стал, чтобы уйти от всего этого. Вся твоя жизнь — вот здесь, в голове. Там чайки летают, а не ездят. Каждое поколение расплачивается за свое время. Мое заплатило мной, нами… А вам-то что платить? Вы — как заново родились.Дмитрий.
Мы в седьмом классе сочинение писали. По «Малой земле».Терехов.
Ну… Это когда… В тринадцать лет. В тринадцать еще веришь безоговорочно. Это потом начинаешь разбираться, что к чему. А вам на «потом», можно считать, повезло. А вы — все в детстве.Дмитрий.
Отрыжка прошлого. Пережитки феодализма.Терехов.
А… То-то же… Соображаешь… Вот тем, кому сейчас тринадцать — тем, считай, везуха. Такое у нас, знаешь, как редко бывает? Не каждому и выпадает. Так что давай, старик, уйдем с арены. А?..Дмитрий.
А уж это — нет. Я тоже спал, а потом — проснулся. Я, знаешь, стал замечать? Ну даже, допустим, в своем собственном классе. С виду — все подонки, проб ставить негде: рок, шмотки, в это — не верю, в то — не хочу. А вот вчера подумал — а может, все просто скрываются? Знаешь, наденешь такую маску, а в ней как бы для всех привычнее. А там, внутри — горячо, живо все. Говорить хочется, спрашивать хочется, понять все хочется… Я точно знаю: мы понимаем все раз в сто больше, чем, допустим, наш директор. Тому, чтобы все понять, надо себя топором сначала срубить, а потом нового себя посадить. А у нас-то все живо. Засыпано всяким хламом, уже успели, но все живо.Терехов.
Оратор… Цицерон… Программа «Время». Не обижайся, старик. Это я так.Дмитрий.
И у тебя тоже там все живо. Ты думаешь, что все, уже все умерло, а на самом деле — живо. Что я, не чувствую, что ли… Тебе надо просто сейчас зарыться куда-нибудь, уйти в песок, собрать себя по частям, а потом встать…Терехов.
Не горячись… Зарыться-то мне надо. Это — ты прав. Как в воду глядел…Дмитрий.
Кончай ты… Вот что! Я знаю одно место — там можно отсидеться. Я там был на каникулах. Там у меня бабушка живет. Я ей письмо напишу. Денег достанем… Там тихо, молоко парное…Терехов.
Здравствуй, бабушка… Это я, твоя красная шапочка…И тут открылась дверь и появилась мать Дмитрия, загруженная хозяйственными сумками. Она стояла в дверях, удивленно переводя взгляд с Димы на Терехова, закутанного в полотенце.
Мать.
Что здесь происходит?Дмитрий.
Привет. Познакомься. Это мой товарищ.Мать.
Почему вы в полотенце?Дмитрий.
Мама, я потом тебе все объясню.Мать.
Митя, кто этот человек? Почему он сидит в полотенце?Терехов
Дмитрий.
Не кривляйся, дурак…Мать.
Митя, мальчик… Ты же обещал, ты же клялся. Ты же плакал… Зачем ты привел его сюда?Терехов.
Он меня обещал познакомить с бабушкой.Дмитрий
Мать
Терехов.
Да, с полотенцем я как-то погорячился.Дмитрий.
Да замолчите вы оба!Терехов.
Вот опять… Простите, мэм. Нет, рай на земле — дело все-таки очень далекого будущего. Боюсь, я устану ждать. (УшелИ Терехов ушел. Иза ним рванулся Дмитрий.
Мать
Дмитрий
Мать, оставшись одна, заплакала.
Дмитрий
Терехов