Арминута

Холода мы не чувствовали. Чтобы сбросить меня, он сделал сальто, высоко выпрыгнув из воды, потом пару раз схватил поперек живота и бросил, точно резиновый мячик, хохоча так, что видно было белесые пятна соли на деснах. Я случайно коснулась ногой бедра Винченцо в районе члена, ощутив его набухшую твердость, а он тут же закрыл мне уши руками и поцеловал прямо в губы. Его язык проник ко мне в рот, нетерпеливо обвившись вокруг моего в исследовательском порыве. Совсем забыл, кем мы друг другу приходимся.

Я оттолкнула его и поплыла прочь. Отвращения я не чувствовала и потому не спешила, только на берегу осознав, как колотится сердце. Наверное, все заняло считанные минуты, но мир теперь казался мне совершенно другим. Адриана сидела там же, где мы ее оставили. Я вытянулась рядом с ней на песке, ожидая, пока грудь перестанет ходить ходуном, а дыхание немного успокоится.

– Помираю с голоду, – мрачно сказала сестра.

У меня в сумке лежали бутерброды, но чтобы хоть немного порадовать ребенка, я на оставшиеся деньги сводила ее в бар за куском пиццы и кока-колой. Увидев, что мы вернулись под зонтик, Винченцо вышел из воды. Он двигался расслабленной походкой дикого, варварского божка, на денек спустившегося с небес к морю, чтобы оплодотворить синюю бездну. Если бы кто-то взглянул на него, то наверняка заметил бы, что трусы слишком уж облепили тело и чуть сползли, открывая дорожку волос. Но на пляже уже не было августовской толпы, потеющей под безмятежным летним солнышком. Впрочем, и мне, тайком пробравшейся к морю, у которого выросла, стоило поостеречься – кто-нибудь из постоянных купальщиков вполне мог меня узнать.

Оставшиеся несколько часов мы с Винченцо старательно избегали друг друга. Я положила бутерброды так, чтобы он их видел, но ничего не сказала и ушла под предлогом проводить Адриану до качелей.

Мой прежний дом был в двух шагах, через дорогу от пляжа. Но обогнув угол сада, я увидела признаки запустения: опрокинувшийся от ветра стул, опавшие листья на столе, который когда-то накрывала к ужину, обрывки ветоши, зацепившиеся за шипы любимой маминой розы – в мае она не выходила из дома, не приколов на грудь свежий бутон, – давно не кошенную траву, высохшие без воды тюльпаны... Я шла к воротам, и с каждым шагом ноги наливались свинцовой тяжестью. В почтовом ящике еще хватало места: возможно, кто-то время от времени забирал письма – в конце концов, мои же дошли. Но дорожка была засыпана песком после недавнего либеччо, все шторы опущены, как всегда, когда мы уезжали в отпуск, и только под навесом одиноко пылился мой старый велосипед со спущенной шиной. Я позвонила в дверь, услышала, как звонок эхом отдается в пустоте комнат, подождала немного и, не дождавшись ответа, принялась звонить снова и снова, все дольше. Потом уткнулась лбом в кнопку звонка и стояла так, пока жара не стала невыносимой, а тогда опрометью ринулась через дорогу обратно на пляж, рискуя быть сбитой, и укрылась в тени кабинки.

Должно быть, она действительно умерла, как тогда, в моем сне, как умерли ее тюльпаны, иначе ни за что не уехала бы из этого дома! Но разве не она прислала мне в деревню двухэтажную кровать и все остальное? А та, другая мать сказала, что они разговаривали по телефону. Почему же тогда она не стала говорить со мной? Где она? Может, не хотела пугать меня ослабевшим от болезни голосом из больницы в какой-нибудь глуши? Или, может, отца перевели в другой город? Он говорил, что такое возможно. Нет, они все равно должны были забрать меня с собой, куда бы ни поехали! А Лидия? Она знала? Знала и не искала меня? Хотя мы в последнее время нечасто о ней слышали: незадолго до переезда на Север она отколола одну из своих штучек, и мать, возможно, еще не до конца ее простила.

Лидия тогда познакомилась с танцовщицей, которая жила в мансарде дома напротив, и частенько тайком болтала с ней у ворот нашего сада. Лили Роуз работала в ночном клубе на Ривьере, а днем отсыпалась. Время от времени в мансарду приходили какие-то мужчины, поэтому Лидии не разрешалось даже здороваться с ней, чтобы не дай бог не заразиться.

Но раз в воскресенье, в самую духоту, мои родители отправились на похороны и оставили нас дома одних, а Лили Роуз зашла спросить, есть ли у нас вода: из ее кранов не удавалось выцедить и капли. Она была в коротеньком платьице, на глаза со следами вечернего макияжа спадала спутанная копна пергидрольных волос. Лидия пригласила ее зайти, предложила сперва лимонаду, а потом принять душ. Лили Роуз вышла из ванной в мамином халате нараспашку, оставляя за собой мокрые следы босых ног.