Я еще долго лежала и размышляла над всем этим, пока незаметно не уснула вновь. У меня и в мыслях не было, что странные сны могут вернуться еще раз, но я вновь погрузилась в пучину жизни Ванессы.
На этот раз что-то изменилось.
Я находилась на крыше неизвестного здания и взирала на перевернутый мир вниз головой. Мое тело мерно покачивалось в такт ветру, словно колыхаясь на невидимых волнах, да и воздух вокруг был иным. Плотным, густым и в то же время дрожащим от миллиардов звуков, рожденных этим городом. Звон клаксона вдалеке, комариный писк в трехстах ярдах, чих кэбмена на соседней стрит. Все это я чувствовала, но искала совершенно иное….
Этой ночью мне нужна была жертва. Голод терзал нутро, хотелось кого-нибудь особенно грешного. Чтобы поймать, вкусить, выпить жизнь…
Впиться когтями, почувствовать кровь, разорвать плоть… – вторила моя сущность.
Я шумно втянула воздух и возмущенно зашипела, вспархивая с удобного места, расправляя трехметровые крылья и взмывая в воздух темной тенью.
Тухлятина!
Даже здесь я не могла избавиться от нее. Запах больно бил по рецепторам, обжигая гнилью обостренное звериным чутьем горло.
Огромной летучей мышью я металась в ночном небе, пытаясь сбить ненавистный запах, казалось, разъедающий даже плоть.
– Невозможно! Невозможно! – твердила я себе, наконец осознавая источник вони.
– Гррееешшшшница! – прорычал мой дар и взвыл от Голода, подобно чудовищу, теряя контроль от осознания собственной сущности. – С протухшей душой и сгнившими грехами! Греееешшшница должна умереть!
Летучая мышь пискнула и, сложив крылья, камнем бросилась вниз, и лишь у самой земли мне удалось вернуть контроль над измененным телом.
– Нет! Я хочу жить! – крикнула я сама себе и попыталась приземлиться, чтобы вернуть человеческий облик.
Но тело не слушалось. Сущность опять забрала контроль, как и в те разы, когда я доводила себя до исступления от Голода.
– Гррешшшница должна умеррреть, – повторяла она, ведомая животным инстинктом. – Тухлая, гадкая гррешшшница, которую даже невозможно съесть.
В интонациях была брезгливость, словно существо ненавидело меня. Но ведь я – это оно… а мы не можем ненавидеть друг друга.
Мышь безумно металась меж городских зданий, врезаясь всем весом в стены, отбивая куски от кладки, пока не вылетела на пространство над Темзой. Холодный воздух ударил по крыльям, и тело совершило очередной вдох, чтобы сократиться болезненным спазмом от запаха гнили.
– Гррешшшница не достойна жизни…
Мышь неслась навстречу воде стремительно быстро и лишь в последний момент, расправив крылья, плашмя ударилась об воду, ломая кости, взвывая от чудовищной боли и осознания неизбежности.
Я пыталась сопротивляться, вернуть контроль над телом, стать человеком и выплыть, но перепонки тряпками разметались по водной глади, прилипнув к ней, и сил оторваться от нее у меня не было.
Меня не тянуло ко дну, как раз наоборот, я дрейфовала на поверхности, барахталась, но в силу звериной анатомии даже не могла поднять шею, чтобы не захлебнуться речной водой.
– Я не могу так погибнуть, – все еще не верила я-Ванесса в происходящее. – Я ведь бессмертна!
– Ты лишь Гррешшшница… а значит, должна умереть…
– Но ведь и ты умрешь вместе со мной, – мысленно кричала я, даже не зная, к кому обращаюсь.
Вода заливала нос, глаза, уши, а холод реки отнимал последние силы.
– Я есть Смерть. Смерть умереть не может. Она всегда перерождается. Смерть найдет новое воплощение… Молодое, юное, красивое…
– Но я не хочу, – даже мои мысли были слабы. Я не желала сдаваться, ведь впереди могла быть еще целая бесконечность. – Не хочу умирать… Почему именно сейчас?! Почему не раньше?
Но на этот раз мне даже не ответили. Проигнорировали, сочли недостойной.
– Ненавижу… – последняя мысль сочилась злобой и ядом. – Ненавижу тебя…
– Что с ней? – голос всхлипывающей Эмили раздается, словно сквозь вату. – Марта, Марта, что с Роуз?
Нотки начинающейся истерики сквозят в каждом слове сестры.
– Френсис, выведи госпожу Эмили в сад, пусть поиграет с собакой и Бартом, – команды экономки по-военному четко разлетаются по комнате. – И пошлите за докторами.
– Нет, – сестренка сопротивляется. – Я не оставлю Роуз.
Но ее все равно уводят, и вместе с этим звуки пропадают. После я слышу разговор Дортмунда и Трондерсома. К слову, я вообще только слышу, кроме этого других чувств больше нет. Ни запахов, ни зрения, ни ощущения тела, словно мой разум поместили в огромную банку, заполненную вакуумом.
– Давно она в таком состоянии? – интересуется профессор.
– Утром не спустилась к завтраку. Когда за ней поднялась горничная, то уже обнаружила в таком виде. Баронесса не реагирует на звуки и голоса, лишь смотрит в одну точку и раскачивается из стороны в сторону. Словно что-то напугало бедняжку до полусмерти. Да вы только взгляните на ее волосы, они же поседели за одну ночь!
– Мы бы хотели осмотреть баронессу! Это невиданный случай в медицинской практике, поэтому нужно собрать больше данных. Ее родным уже послали информацию?