Я использовал весь состав до последней капли. В последний раз оглядел плоды своего труда – как художник осматривает картину. Обошел вокруг кровати, кое-где подчищая, кое-где добавляя, разглаживая и разравнивая. Он был похож на пирог с джемом из кондитерской. Блестел, словно набальзамированное тело фараона, из которого сейчас сделают мумию.
– Ты в порядке? – прошептал я.
С закрытыми глазами брат промычал «угу», но губами не шевельнул.
Я отложил шпатель и взялся за край льняной ткани, свисавший с кровати. Укутал его, как ребенка. Полностью покрыл. Разровнял все складки. Оставил только небольшое отверстие для дыхания. Разгладил простыню ладонями, слегка нажимая, чтобы лен, мой состав и кожа стали единым целым.
Живот мумии мерно ходил вверх-вниз. Зрелище было жутковатое. Нереальное.
После похода в ванную, чтобы вымыть руки, я присел на стуле у него в изголовье. Достал свой мобильный, щелкнул на видео и приложил телефон ему к уху, поставив громкость на восьмерку. Мы знали ту серию американского ситкома наизусть и легко могли воспроизвести любой диалог, прерываемый взрывами записанного смеха.
– Представь, что твой вопрос – ручка.
– Ладно.
– Представь, что ты держишь ручку.
– Понял. – Мы оба вслушивались изо всех сил.
– Теперь брось ее.
– Да я ж ее только купил! – Я возвысил голос, в точности имитируя актера. – Видишь, тут моя монограмма!
Мумия дрогнула, стараясь не расхохотаться. Серия продолжалась, но я замолчал. Я смотрел на брата, и улыбка таяла у меня на губах.
– Прости, – прошептал я. – Это в последний раз.
– Ты меня ненавидишь? – спросил он, чуть приоткрыв рот.
Ненавижу? Ненавижу его? Брата, которому досталась вся материнская любовь, самого чудесного и обаятельного человека из всех, с кем меня сводила жизнь, парня, который искренне меня любит? Я старался одеваться, как он, вести себя, как он, говорить, как он, все повторять за ним. А он делал все, чтобы защитить брата, родившегося позже него на три минуты.
Близнецы – пример удивительного единства, особой химии, наибольшей близости, какая только возможна между двумя людьми. Только он по-настоящему понимал, насколько я люблю ее. Никто другой в этом суетливом, жестоком мире не знал о моих мечтах и моей боли.
Ненавидел ли я его?
– Ничуть, – ответил я чуть хрипло.
Простыня с твердым жиром высасывала запах из его пор. Лен слегка отдавал сыростью из старенького магазина. Я много раз выстирал ткань, но застоялый запах намертво въелся в волокна.