Асфиксия

Сам не знаю, как мне удаётся задать этот вопрос спокойным тоном. Наверное, потому что отгоняю от себя картинки, что перед глазами мелькают.

– Не успел.

– Хорошо.

Тоня голову опускает, и я сажусь перед ней на корточки. Ноги обхватываю ладонями, чуть сжимаю – потребность вот так трогать её, знать, что она реальная – зашкаливает.

– Я тебя забираю сегодня.

– Куда?

Снова на меня смотрит… на меня так никто и никогда не смотрел. Это даже словами не описать – просто прочувствовать нужно, также остро, как и я чувствую. Только тогда понять можно, что именно во взгляде этом кроется.

Как будто я для неё – это всё. И мне даже сомневаться не нужно, что она искренна, в каждом движении ресниц, в каждом выдохе своём.

– К себе.

– Куда – к себе? Втроём жить будем?

Она усмехается, болезненно, будто горечь на губах у неё, а Тоня изо всех сил делает вид, что не ощущает этого вкуса.

– Я помню про то, что женат, если ты об этом. И нет. Жить втроём мы не будем. Пакуй барахло, а лучше – бросай всё здесь. Завтра купим тебе, что нужно. И отпуск возьмёшь, пока передохнёшь, потом подумаем, что со всем этим делать.

Молчит, а я себя неуютно под взглядом изучающим чувствую. Что она увидеть хочет? Прочесть по моему лицу? Что это всё, что я пока могу ей предложить? Или обещания какие-то нужны, которые дать не готов, потому что не уверен в том, насколько быстро смогу их выполнить?

– Я… Я не могу уехать отсюда.

– Почему?

– Здесь же отец. И это дом мой.

– Отец твой довёл до того, что тебя мужики ждут возле квартиры твоей, чтобы трахнуть во все щели. Это тебе нравится? Так хочешь дальше жить?

– Нет! – выкрикивает это слово, а сама пятнами вся идёт. – Нет… я же почти всё решила.

Решила она, ну-ну. Так «решила», что губа вон опухать начинает на глазах изумлённой публики.

– Тонь… Я тебе честно скажу – то, что я так спокоен… ты не представляешь, чего мне это стоит. За шкирку тебя готов отсюда выволочь и увезти. Но мне не хочется завтра сидеть в офисе и гадать, осталась ты дома у меня или помчалась к отцу. Поняла?

– Да.

– Хорошо. Тогда мы делаем так, как я сказал. Если хочешь – будет у тебя отпуск. Возьму тебя на гостевой режим. – Растягиваю губы в улыбке, хотя мне совсем не до веселья. Потому что, сука, меня всё это злит. Но доводить Тоню своими взбрыками, весьма, кстати, оправданными, точно не собираюсь. – А если ты не хочешь… я просто встаю и уезжаю. И можешь дальше барахтаться в этом дерьме сколько влезет.

Её взгляд меняется – отголоски того, каким был только что, меняются. Сначала в глазах удивление плещется, следом – испуг. Только знать бы, чего боится – меня потерять или один на один со своим ворохом проблем остаться?

– Я сейчас тогда… соберусь только. Я быстро.

Она вскакивает с бортика, и я поднимаюсь на ноги тоже. Начинает лихорадочно хватать с полки всякое бабье барахло – тушь, расчёску, щётку зубную. Завинчиваю пробку на бутылке и возвращаюсь в кухню, давая Тоне время на сборы.

Отсюда вид у неё классный – залив видно, немного, краешек, но этого хватает, чтобы залипнуть на том, что вижу. И «тарелка» стадиона нового – в тумане кажется, что действительно над землёй зависла. И тишина такая в квартире, что кажется мёртвой. Даже храп больше не слышен, только шорох, когда Тоня что-то там берёт из вещей.

– Я готова, – говорит шёпотом минут через пять.

Киваю и забираю у неё полупустую сумку, с каждым мгновением ощущая, насколько острой становится потребность немедленно покинуть эту чёртову квартиру. Кажется, даже дышу в ней в четверть силы – просто нет возможности жадно кислород в лёгкие втягивать.

И только когда сажаю Тоню в машину и устраиваюсь за рулём, понимаю, что в голову ударяет, словно только что в себя спиртного опрокинул. Срываю тачку с места и выезжаю на шоссе. Сам не знаю, куда еду – просто покататься по городу хочется.

Тоня рядом, хоть и молчит, вцепившись в сумочку пальцами, будто соломинка это, а она тонет. Из динамиков – едва слышная музыка, а под колёсами – лента дорог, с пробками, спешащими куда-то пешеходами, которых пропускаем на переходах. И больше ничего. И в этом я счастлив. Здесь и сейчас. Хотя бы на пару часов, пока будем колесить по вечернему Питеру.

Весь следующий день смотрю на стрелки часов. Бесконечно. Пока это не становится настойчивой идеей. Минута, минута, минута… ещё одна… пока не превращается в час, пока не понимаю, что близится конец рабочего дня.

– Кирилл Дмитриевич, я могу сегодня уйти раньше?

В кабинет заходит секретарша. Или у меня со зрением пи*дец, или на ней и впрямь юбка, которая едва прикрывает задницу. И вихляет она пятой точкой так самозабвенно, что сомнений в том, на что направлены эти телодвижения, не остаётся.

– Ты можешь уйти хоть раньше, хоть позже, – лениво откидываюсь в кресле, вертя в пальцах карандаш. – Или теперь на это нужно моё разрешение?

– Всегда было нужно.

Секретарь присаживается на край моего стола, юбка-карандаш сползает наверх, обнажая бедро. В любой другой ситуации я бы повёлся, но не сейчас. В данный момент отчётливо понимаю, что именно – вернее, кто – за этим стоит.