Ashen crown (СИ)

Таким образом, он вывел элементарный закон. Сознание поддаётся дрессировке. Запертое в сложный многоугольник инстинктов, предоставленное само себе, оно не столько находится под давлением внешних обстоятельств, сколько подвергается самосуду. Всё несовершенное, с чем сталкивался Чонгук, всегда зависело от его личностных недостатков и страхов. Нагнетающая атмосфера всеобщего разврата и распущенности расшатывала, прежде всего, его наклонности, развенчивала выверенные принципы. Впрочем, он не мог сказать наверняка, что всё вокруг плохо. В отличие от остальных, он находился здесь «по заданию» и считал, что они заслужили того, что имеют.

Чонгук видел падаль, продолжавшую передвигаться на своих двоих, продолжал безвкусно есть, безынтересно ебаться и абсолютно тихо подходить к черте, за которой избавление от навалившегося одиночества перебарывало желание разрешить чьи-то чужие проблемы. Он ненавидел пожертвования, но сам подписался на один из изощрённых видов. Во благо семьи он мог давать описание пейзажей за окном, называть «имена» и вкратце набирать по одноразовому телефону, как обстоят дела. Он даже не был уверен, что Марко это читает, и только присутствие этих самых «посыльных», смотревших на него сверху-вниз, давало необходимое чувство принадлежности к нормальному миру, оставленному добровольно.

И лишь спустя девять месяцев Чонгуку довелось впервые присутствовать на обряде посвящения. Готовили наскоро: помыли, надушили и побрили виски, накормили мескалином, а после, раздев, впихнули в холодный зал. Ему и ещё нескольким парням повезло: их просто усадили на колени, строго во внутренний круг пентаграммы, а вот одного подвесили на крючки. Люди зачитывали молитвы, закатывали в экстазе глаза, громко повторяя несвязные строки, мастурбировали и целовали друг друга. Чонгука тошнило, но он высидел до самого конца. Обрыв настиг внезапно. В дыме курившихся благовоний вперемешку таяли силуэты, лица, суть. Чонгук не вспомнил бы, в ком был он, кто был в нём, и что кружило его по залу, словно оторвавшийся по осени безжизненный листок.

Замену адепта, которому он прислуживал, произвели настолько быстро и эффективно, что позже у Чонгука не возникало сомнений насчёт отсутствия у организации моральных норм. Однажды Чонгук проснулся рядом с его трупом. Накануне вечером у него была возможность разделить с ним отравленный ужин; к счастью, незавидная участь Чонгука миновала. Вероятно он научился определять смерть по запаху и не поражаться её соприсутствию.

Он в напряжении ждал, что же последует дальше. А ожидал переход в ряды слуг, где он смог расположиться на одной из многочисленных двухъярусных кроватей и рассмотреть своих спутников по невезению: угрюмых парней, напуганных или же напротив довольствовавшихся положением. Многие из них подрабатывали раньше проститутами, кормились на улице, употребляли наркотики и прочие нелёгкие вещества. Историями не делились: Чонгук догадывался, что представителей иного контингента явно меньше, кого-то вроде обычных похищенных. Самому младшему из них едва стукнуло тринадцать. Разговоры между собой запрещались, выход за пределы «дома» в том числе. Дышать свежим воздухом разрешалось через решётку окон или на заднем дворе, куда выносили мусор.

Деятельность «наблюдателей», разбитая на смены, не включала никаких сложностей: присматривать за заключенными, подносить им еду, по необходимости обрабатывать раны (знание основ медицинской помощи приходил спрашивать неприятный дяденька в белом халате), а также слегка прибирать то, что не успели убрать женщины. Откуда взялись те - Чонгук тоже имел представление. Такие же подобранные нищие, бездомные и шлюхи, обретшие приют в стенах их несравненного идола.

Территориально определить местонахождение без карт и навигации Чонгуку не удавалось. По всей видимости, у Стидды имелись целые поместья по всей Сицилии, и с виду походили на обычные коммуны с гостиницами. С таким раскладом легко создавалось впечатление, что они меняют дислокацию, в то время как штаба не могло быть ни в одном из заведений. Переезжали только надзиратели.

Что удалось понять Чонгуку, так это то, что главным инструментом Стидды служит религия. Баал почитался, как утерянный бог, дарующий спасение любой твари, по легенде он не только прощал грехи, но и всячески поощрял их естественное проявление. Однако, в отличие от истинных сатанистов, народ здесь уважал жертвоприношения и делился извращениями с особым размахом и изыском. Сектанты не бродили в балахонах, не прятались от полиции и не ввязывались в неприятности. Они жили, как все и собирались на служения точно так же, как и законопослушные приверженцы других культов. Возможно поэтому обнаружить их было так сложно (если этим вообще кто-нибудь занимался).