АСКЕТ

Голова у меня шла кругом. В моей жизни стряслось что-то из «это не про меня». Казалось, подобные вещи происходят в кино, в книгах, в неблагополучных семьях, наконец! Сейчас я проснусь под злой окрик будильника, встану, пойду на кухню и поставлю чайник, а через минуту в дверях появится мой взрослый заспанный Медведь…

— Ваш сын совершеннолетний, — подтвердили мои мысли из той реальности, где моего сына не было. Следователь нервничал, вероятно, я занимала его обеденное время. — Он ясно вам написал, что он жив и здоров. Написал же?

— Да… — я повертела в руках конверт без штемпеля и обратного адреса. — Но что это за «люди, с которыми мне хорошо»?! А если это какая-нибудь секта?

Следователь нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.

— Гражданка, пока нет доказательств, что религиозная организация занимается противозаконными деяниями… У нас свобода совести, в конце концов.

Я вышла на улицу. Уже осень. Снова осень. Сколько бы я рассказала сейчас, Мишук, тебе о том, как можно сделать женщину несчастной… Но теперь ты не хочешь услышать меня.
***
Через год я стала получать ежемесячные переводы. Но писем больше не было.

Ветвь Ариадны

Больше всего я трясся над пробами воды. Валерка, фотокор провинциальной газеты, и наш инструктор Зураб ёрничали, что со своими флягами я похож на мифическое чудище, готовое пожрать каждого, кто покусится на охраняемую им «живую» воду. Я отмалчивался, но втихаря посмеивался над восторженным Валеркой и простоватым Зурабом. Первый непрестанно пугал нас вспышкой внушительной, похожей на гаубицу, фотокамеры. Второй деловито подсчитывал консервные банки в наших рюкзаках — домовитый. У меня же здесь были дела мирового масштаба. Поговаривали, в местных подземных озёрах водятся неизвестные науке микроорганизмы. Как уж им удавалось здравствовать без солнечного света, кислорода и прочих удобств — одной Медной Горы Хозяйке ведомо. Это я и собирался выяснить, выбравшись из пещерных недр. Сами понимаете, истончение атмосферного слоя, повышение радиационной активности солнца… Уж не эти ли микроскопические твари станут нашими поводырями из апокалипсиса?

— Ёксель! — прервал мои человеколюбивые помыслы Валерка. — Фонарь разбил.

— Башкой что ли дорогу пробиваешь? — фыркнул я. Настроение было отличное. Ещё пара часов нашего шахтёрства и мы увидим солнце. Или дождь. Всё равно, лишь бы, запрокинув лицо, снова унестись взглядом в бесконечное живое пространство.

Впереди послышалось кряхтение.

— Застрял, вроде. Аппаратуру бы не разбить.

Я пригляделся. Фотокор ворочался, зажатый в узкой щели «шкуродёра», разделяющего два грота. Тесные лазы, сдавленные со всех сторон каменными сводами, так называют не зря. Протискиваться сквозь «шкуродёр» приходится порой лёжа, втянув живот. Шкура при этом, действительно, может сильно пострадать.

— Туда шли, пролез же! — подбодрил я начавшего паниковать собрата.

— Не видно ни черта! — Валерка старался казаться спокойным, но в голосе сквозили истерические призвуки. Луч моего закреплённого на каске фонарика с трудом нащупывал подошвы его высоких ботинок. Бесчувственные объятия многотонных глыб, темень, невообразимая человеческому сознанию глубина — мало кто останется невозмутим. А мы, к тому же, не профи.

— Давай назад!

— Никак!

Путь к выходу накрепко замурован стокилограммовой тушей. Холодные, влажные ладони страха погладили меня по затылку.

— Мягкие породы осели, — донёсся до меня встревоженный голос Зураба. Он находился по ту сторону живой «пробки». Наш юркий, как ласка, проводник, указывая дорогу, проскользнул по каменным родовым путям, точно по маслу. Надо же было толстяку Валерке идти вторым. — Сейчас…

— Темнотища тут, как… — Валерий выругался. Имей равнодушные своды уши, осыпались бы со стыда. — Погоди, подсвечу.