АСКЕТ

— Да. Проведёшь сюда ещё горячую воду — озолочу! — Кажется, я начал даже шутить.

— Будет тебе и вода горячая, и небо в алмазах, и какава с чаем.

— Есть охота.

— А тушёнка?

— Вспомнил… Сколько мы тут?

— Четвёртые сутки.

— Что?!!

— Ну…

— Где же твои чёртовы спасатели?!

— Какой шустрый. Там знаешь что? Ого-го! За дополнительным оборудованием ездили. Всё по последнему слову техники оформят.

— Сволочи! Всё у нас так, сразу ничего сделать не могут. Не задохнёмся, так с голоду ласты склеим!

— Не ори, береги кислород. А я вот всегда у доктора какого-нибудь спросить хотел, приходит неизлечимый больной, скажет он ему, сколько осталось?

— Это вопрос врачебной этики. Каждый врач решает сам. Сколько копий поломано на эту тему.

— А ты бы?

— Я бы сказал.

— Зачем?

— Это его жизнь.

— Ты лишаешь его сил бороться.

— Я не поп, я врач. Человек вправе знать о себе всё. Как он этим распорядится — его выбор. Если мы начнём носиться с душевными переживаниями каждого пациента, лечить будет некогда. Я даю объективную информацию — человек решает, как ему поступить в этой ситуации.

— А, если кто-то сломается в первую минуту? На эмоциях.

— Я не могу винить себя за чужой выбор. А чего это ты разговор завёл?

— Так, с голодухи.

— Да уж… Тоже не жравши?

— Второго дня консервы доел.

— Здорово. А если они ещё неделю провозятся?

— Вынесут на руках, как китайских императоров!

Чёрный юмор — это гут. Он превращает смерть в забавное мероприятие.

Китайским императором я почувствовал себя гораздо раньше. Голод, помноженный на кислородную недостаточность, уложил меня уже через три дня. Зураб пару раз приносил новости от команды спасателей — работы идут полным ходом, но чёртов завал оказался коварней, чем сначала о нём думали. Иногда до меня долетал голос инструктора, бубнящий что-то по рации. Вообще-то есть уже не хотелось. Я почти всё время спал. Хоть и врач-недоучка, симптоматику я определил. Ко всем неприятностям добавилась ожидаемая с первого дня заточения пневмония. Глупо в двадцать первом веке окочуриться от банального воспаления лёгких. Но я всегда был оригиналом. И это каникулы?!

— Ты тут? — Веки весили не меньше десятка тонн. Интересно, какая температура? Наверно, тривиальный термометр взорвался бы.

— А где мне быть? — отозвался Зураб еле слышно. Его полушёпот в последние дни мне очень не нравился.

— Простыл?

— Похоже.

— Если выберемся, больше никаких пещер. К чёрту человечество и всех микроорганизмов вместе взятых. Умные люди брюхо греют на приморском песочке …

— При чём тут человечество?

Я собрался с силами и вкратце поведал Зурабу свои наполеоновские планы, относительно пещерно-подводных тварей, обходящихся без света, кислорода и всего прочего. Это помогло отвлечься от многоликих извивающихся глюков. Глаза от жара кипели. Как, впрочем, и мозг. Эти окаянные представители организма услужливо рисовали на фоне кромешной тьмы истошно-пёстрые сюрреалистические картины. Скоро встречусь с Сальвадором Дали и непременно поделюсь впечатлениями.

— Короче, если дело не даётся — не твоё это дело, — подвёл я итог.

— У меня дед охотник был. Говорил, чтобы с первого выстрела птице в глаз попадать, придётся сначала сто раз промахнуться. По-твоему, что такое неудача?

— Ну… — я задумался — поражение, наверно.

— Дед говорил, неудача это друг.

— Софисты…

—А?

— Хрень, говорю!

Мой интеллект бастовал. Требовал тепла, еды, кислорода и движения. По заверениям Зураба, регулярно общающегося с рацией, спасатели должны явиться с минуты на минуту. Я боялся отключиться и поэтому всеми силами цеплялся за разговор.