АСКЕТ

Тут она смущённо прикусила губу. Может ли пятнадцатилетний юноша соскучиться по дому инвалида, где жил с младенчества? Славка молча кивнул и отвернулся. Смущения врача он не заметил. Другого дома у него отродясь не было, поэтому фраза не задела. Впрочем, сейчас мало что могло его задевать. Может быть, Валерка был ответственен в их общем организме за центр обид? Это бы объяснило, почему сейчас Славку невозможно обидеть или разозлить. Не стало Валерки, не стало и чего-то, что всегда было их общим. Всё понятно. До пояса они были разными людьми, зато таз, ноги и печень были одни на двоих. Кровь — тоже. Значит ли это, что сейчас в нём бродит Валеркина кровь?
Валеркина и не Валеркина. Погибшего брата у него просто ампутировали. Губы Славки горько скривились. Странное выражение — ампутировали человека. Откромсали, как какую-то опухоль. И ждут, что Славка будет счастлив, точно его избавили от страшной, изнурительной болезни. Кто поймёт, что только эта одушевлённая «опухоль» выслушивала Славкины умствования и очень любила клюквенный кисель? Не осталось никого на свете, чья кровь бурлила бы в такт, когда Славка, радовался или раздражался.

В клинике успешными операциями гордились. Это была уникальная работа по рассечению сиамских близнецов, один из которых погиб в результате несчастного случая. Система жизнеобеспечения у пареньков была так тесно переплетена, что никто не мог сказать точно, сможет ли она функционировать в случае смерти кого-то из братьев. В сложившейся ситуации выбора не оставалось. Речь шла о спасении жизни хотя бы одного. Успешность лечения открывала дальнейшие перспективы для юного пациента. Оставшийся в живых брат становился самостоятельной человеческой единицей. Да, передвигался он с трудом, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, но… Представить что, из твоего пояса растёт ещё одно туловище, а голова постоянно вынуждена согласовывать с другой, как повернуть общие ноги, не хотел никто. Слишком страшно. Теперь паренёк сможет начать куда более комфортную жизнь! За него радовались искренно. Чистой, лишённой зависти радостью, от которой давно отвыкли. Но сам Славка реагировал на открывающиеся горизонты вяло. Точнее, никак не реагировал. Он лежал сутками на своей кровати и молчал.

Лариса Аркадьевна, воспитательница интерната, неслышно вошла в спальню.

— Что ты пишешь?

От неожиданности Славка вздрогнул и выронил ручку.

— Ничего. — Он поспешно спрятал под подушку толстую тетрадь в синем переплёте.

Лариса Аркадьевна подождала, но Славка не проявлял готовности к продолжению беседы. Она вздохнула.