АСКЕТ

Скоро у Рыжего день рождения. Отец обещал прокатить сына и его гостей на звездолёте. Главное — оказаться в числе приглашённых. Антоха бочком подобрался ко мне и легонько пнул. Совсем не больно. Но я разревелся.
Ревел долго. Мать прятала меня от бдительных соседей и очень сердилась. Твердила, что расквашенный нос не повод пускать в себя негатив. А я ревел пуще прежнего, потому что не умел объяснить, почему так горько. С годами глупая детская обида забылась.
Как сумела Ленка увидеть и написать эти полные слёз Антошкины глаза?

А белые платья?
Было весело. Проводы. Застолье. Песни, остроумные речи, кто-то танцевал. С зажившимися, бесполезными уже стариками принято прощаться радостно. Хорошо и долго пожили — чем не повод для праздника? Вот и моей прабабке пришла повестка. Баба Поля сидела во главе стола. Белое платье, фата. Ей дарят цветы. Много цветов…
В детстве я верил, что под кроватью живёт монстр. Как-то баба Поля затеяла операцию по зачистке подкроватной территории. Вооружилась вилкой и первой полезла в логово зверя. У меня был игрушечный бластер. Охватил такой азарт, что страхи мои куда-то испарились. Мы долго выслеживали чудище, но оно так и не явилось. Пришлось признать — всё это время я боялся горстки пыли, да пары потерянных когда-то тапочек.
Поминки… Хочется выть от мысли, что больше я её не увижу. Бесполезная? Мне-то она нужна! Но я не вою. Я смеюсь. Смеюсь вместе со всеми.
Ненавижу белые платья! И цветы с тех пор ненавижу. Только забыл почему. Просто, когда видел их, начинался приступ НС. А я-то не мог разобрать, что и откуда.
На Ленкиной картине море цветов, развевались белые подолы…

Кляксы и зигзаги складывались всё в новые и новые образы. Вот и Пашка. Я позволил себе думать о вечере, когда на столе «дышали» его кулаки.
Скоро я поймал себя на том, что зубы мои сжаты, сквозь них медленно тянется вязкий, тяжёлый стон. За ним ползут спрессованные в неподъёмную плиту и утопленные в суете тени. Они текли по щекам, выплёскивались в безудержном рыке. Из сковавшей меня железобетонной коры рождался другой человек. Этому человеку было легче помнить, сжимать кулаки и кусать губы, чем жить среди замазанных белилами призраков.
***
Минул месяц. На примете у меня никого не было. Настал крайний срок отправляться в Службу Брачных Союзов. Развод при отправке бывшего супруга в корректорий оформлялся автоматически. Воспоминания об ушедшем не могли превышать определённого СБС лимита. Наличие партнёра-оптимиста строго обязательно.
Мне подобрали очень оптимистичную блондинку. Она мелко, как воробей крылышками, махала руками и истошно визжала. Так выражался её позитивный взгляд на вещи. Мастерскую переоборудовали в гостиную. Там теперь гремели вечеринки. Я почти поселился в своём гаражном отсеке, который всегда держал на замке. Здесь я мог, вырвавшись из безумно хохочущего мира, смотреть на Ленкину картину. Вспоминать доверчивое «А?» и измазанные красками руки. Мог не контролировать выражение лица, вороша запретные моменты прошлого. Вдруг я понял, что оно невыразимо глубже и ярче, чем было велено думать.
Но скоро приступы НС вернулись с новой силой. Попытки выдавить из себя хотя бы вздох терпели фиаско. Я слонялся из угла в угол и злился — какого чёрта мне ещё нужно!

Я встретил её через год. Шёл по парку, где мы любили когда-то гулять, и наткнулся на взгляд штамповано прекрасных глаз. Синих. Высокая блондинка с пышными формами. В корректориях позитивизация внешности проводилась в принудительном порядке. Но, несомненно, это была она. Я подошёл.