АСКЕТ

— Топаешь, как по Невскому, а тут собаки! 

— Прости, очки слабоваты стали. Кашки хочешь? 

— Терпеть не могу твою гадкую кашу! — Чича поморщилась. 

— На мою пенсию не разбежишься, — привычно обиделась Семёновна. — И так кормлю тебя себе в убыток. Разносолы ей подавай! 

— Вот уж, объела я её… 

— У меня муж меньше ел! Обжора ты этакая! 

— Зато пью меньше! — съехидничала собачонка и потёрла нос грязноватой лапой. 

Препирания с язвительной Чичей было одним из немногих оставшихся удовольствий. 

— Ну, выпивал. — Семёновна тяжело опустилась на колченогий скрипучий стул. — А кто не выпивает? Зато весёлый был. Плясать горазд… 

— Тебе сплясать что ли? — Чича, сопя, поднялась и дрыгнула пару раз плешивым хвостом. Когда-то он лихо закручивался вверх упругим калачом, теперь же понуро болтался надломленной иссохшей веткой. 

— Ой, старая! — Семёновна расхохоталась. — Куда тебе! 

— Ну, ты тоже не Мая Плисецкая, — огрызнулась Чича. — Пошли уж, всё равно тебе чем-то заняться надо. Каши хоть сваришь. 

Старухи, пыхтя и охая от ломоты в суставах, дружно посеменили на кухню.

— Дрянь твоя каша, — фыркала Чича, не вынимая беззубую морду из миски. 

— Не хочешь, не ешь! — Семёновна прихлёбывала горячий чай из надтреснутой кружки. — Всем нравилась. Даже Грише моему. А он покушать вкусно любил. Борщик уважал. Всё писал: «Мне, мать, борщика бы твоего, а больше ничего и не нужно». 

Дворняжка облизала дно миски и вздохнула. 

— От борщика я бы тоже не отказалась. И от котлетки… Может это… прогуляемся? 

— А на балкончик-то никак? — заныла Семёновна. — Давление что-то… Да и ноги болят. 

— Пошли, пошли! — Чича с явным усилием поднялась на тощие лапки. — Совсем засиделась. Движение — жизнь!

Предновогодний город сиял. Воздух был напоён еловым ароматом и ликующими всполохами гирлянд. До двух старух, ковыляющих по скользкому тротуару, ему не было дела. Его сокровища жили в настоящем: блистающие оранжевым светом проспекты; стелющиеся по дорогам в стремительном беге поджарые иномарки; призывно золотящиеся витрины. А ещё — в будущем: краснощёкие карапузы, которые будут строить его, когда чуть подрастут. Скоро. Лет через двадцать. Что такое для города двадцать лет? Сладкая капля в целом бочонке мёда. Ему-то за триста перевалило. 
Хотя… кто знает. 
Может быть, и у городов есть свои запылившиеся аккордеоны и расколотые кораблики. Только их никто не замечает. Город прячет свои «брильянтовые» безделушки, как и эта кутающаяся в серую шаль старуха прячет свои в маленькой, давно не ремонтируемой квартирке. И город, и старуха скрывают смешные для всех ценности, потому что истинная цена тех «сокровищ» ведома только им. Кому ещё интересно смотреть на то, что вот-вот канет в Лету, уступив место новому, звонкому, несущемуся вперёд? 
И город выставлял напоказ великолепие настоящего.

— Красота какая! 

Семёновна остановилась перевести дух. Подняла голову к чёрному, живущему ещё ночной жизнью, небу. 

— Ты это… — Чича тряслась, как овечий хвост, и поочерёдно задирала то одну, то другую лапку. — Живей давай, холодно же! 

— Ты, старая, совсем ничего не видишь! — Хозяйка сердито покосилась на спутницу. — Подохнем ведь скоро, а ты всё только в миску смотришь. 

— Знаешь что, — обозлилась собачонка — это ты у нас вся в валенках! А я босиком! 

— Давай на ручки возьму. — От мягкого перламутра предутренних огней, у Семёновны захватило дух. Ссориться не хотелось. 

— А писать я как буду? — резонно заметила прагматичная Чича. 

— Не угодишь тебе…