АСКЕТ

Следовавший за Артёмом Леонид щёлкнул выключателем. Прихожую залил бестактный свет. 
Катерина подняла глаза, оглянулась. Артём изменился: возмужал, широкие скулы обозначились упрямыми углами – тронь – уколешься. Отросшие пряди падали на лоб. Раньше он стригся коротко. 
Густеющее с каждой секундой молчание нарушил Меньшин. 

– Что же мы в коридоре! Проходим, проходим! Сейчас кофейку поставлю. Тапочки надевайте. Прохладно у нас. 

Достав из шкафа две пары домашних шлёпанцев, мужские и женские, аккуратно поставил напротив каждого. Деловито засеменил на кухню. Скоро оттуда послышался звон посуды и жужжание кофемолки. По коридору поплыл терпкий аромат свежемолотых зёрен. 
Такой домашний, уютный… 
Осточертевший до зубовного скрежета! 

– Прости. – Взгляд Артёма оставался колким, как и угловатые его скулы; не глаза – мартовские проталины. 

Катерина не ответила. Что сказать не знала – просто никогда до того не слышала из его уст ничего подобного. Она была растеряна. 
Сказать прощаю – не слишком ли малая цена за все эти годы? За бессонные ночи, когда в стотысячный раз на аптекарских весах взвешивала и перевешивала каждое своё слово, движение, каждый взгляд – где была неправа, чем оттолкнула. За мучительные приступы вины, то и дело сменявшиеся иссушающей ненавистью – к нему, к себе, ко всему миру. За поселившееся в ней недоверие. За бессилие – не сумела забыть, найти замену, начать сначала. Не слишком ли много за одно короткое прости? 
Сказать, не прощу – уйдёт… Всегда был таким, бескомпромиссным до жестокости: сказал – отрезал, решил – сделал. Зачем ей только такой нужен! 

– Почему ты тогда ничего мне не сказал? – Слова выдавились сквозь зубы трудно, причиняя почти физическую боль. 

Артём покачал головой. 

– А что бы это изменило? Я уехал бы всё равно. 

– Изучать свои чёртовы грунты на Маране? 

– Это и ещё многое другое. 

Артём подошёл к Катерине, долго всматривался в её чуть приподнятое навстречу ему лицо. 
Сейчас погладит по щеке… Как раньше… 
Не погладил. 
Даже руки не поднял. 

-Я задыхался здесь. Движение мне было нужно, как воздух. Ты не хотела этого принять. Ты просто не поняла бы этого тогда. 

– Я и теперь этого не понимаю. Как не понимаю и зачем ты вернулся. 

Артём хмыкнул. Смешок вышел, нервным, болезненным, как судорога. 

– Люди меняются. 

– Хочешь сказать, ты готов остаться? Тебе не нужно будет никуда ехать, что-то искать, гоняться за своими фата-морганами? 

– Не так. Дорога мне будет нужна всегда. Но теперь я знаю, что мне нужна не только дорога. 

Он осторожно коснулся кончиками пальцев Катиной щёки. Сейчас она этого не ожидала. Отпрянула. Её душила обида. Дороги! Он говорит прости и снова заводит речь о дорогах! Будь они прокляты! 
Катерина ощерилась. 

– Твои скитания чересчур дорого мне обходятся! Последние стоили семи лет жизни! Убирайся и дай мне, наконец, жить спокойно! И никогда, слышишь, ни-ког-да, здесь больше не появляйся! У меня есть всё, что нужно! Ты сюда не вписываешься! 

Перекошенные от бешенства губы выстреливали раскалённые фразы, и только в груди что-то отчаянно скулило – уйдёт… уйдёт… 

– Артём, вам кофе с сахаром?