АСКЕТ

— Понял. — Коля трусливо засеменил к выходу, прихватив почерневшую от чая и растворимого кофе, кружку. На пороге обернулся и ехидно хихикнул, втянув голову в плечи.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!

За ним потянулись все мои коллеги. Я не сомневалась, ватага любопытных журналистов да парочка редакторов непременно задержатся у дверей по ту сторону. Как бы невзначай. Обсудить, почём нынче икра бегемота, например. А сами будут вытягивать шеи по направлению к моему кабинету. Неотъемлемая часть устава всякой редакции, быть в курсе всего. Ньюсмейкеры чёртовы.

— Что там тебе наплёл твой Гришка?

— Ты целовала на мосту мужчину! — прогремел Гоша, сложив волосатые лапищи на груди.

— Это не мужчина, это ассистент оператора, — вздохнула я.

Всё ясно, сплетник Гришка явно наблюдал наш экспромт на Поцелуевом мосту.

— Как ты могла, ведь я тебя любил!

Мой персональный актёр заломил руки и часто задышал. Его очи увлажнились. Кажется, внутри его слёзных желёз давно обустроился маленький глицериновый заводик. Выдавить скупую мужскую слезу он мог в любой момент дня и ночи.

— Гоша, я просто делала сюжет о Поцелуевом. История создания, мифы, придания, приметы — все дела. Мы обыграли для наглядности традицию целоваться на нём. Успокоился? Ты-то на сцене кого только ни перецеловал, включая кошку Рыбу.

Гоша посмотрел на меня отрешённым взглядом. Видимо, продумывал следующий эпизод трагедии. Или мыльной оперы. День сегодня был плохой, магнитные бури, мысль явно не шла. Поэтому Гоша просто порывисто воздел десницу в мою сторону, шумно выдохнул что-то типа «Ах!» и вылетел прочь. Я прислушалась к катящимся вниз по лестнице тяжёлым прыжкам.

Вечером новоиспечённый Отелло демонстративно отказался брать из моих рук «пищу, осквернённую изменой».

— Ну и чёрт с тобой!

Я так устала за день, ковыляя по нескончаемым лестничным пролётам какого-то угрюмого производства, что досматривать третий акт Гошиной постановки сил не было. Ночью сквозь сон я слышала хлопанье дверцы холодильника, звон кастрюльной крышки и поспешное чавканье. Утром голодовка возобновилась.
Днём Гоша названивал с периодичностью сирены и скорбно дышал в трубку.

— Я работаю вообще-то!

После одиннадцатого звонка мои нервы накалились, как струны после Рахманиновского концерта для фортепиано с оркестром.

— Ты с ним, скажи?! — Выбросила мне в ухо трубка стонущим Гошиным баритоном.

— Придурок!

Я нажала на кнопку «Отбой» с такой силой, с какой сейчас хотела бы укусить за нос своего ревнителя нравственности и журналистской этики.

К вечеру мне стало не по себе. Прямо из монтажки, где пришлось начитывать текст за плачущую практикантку, я понеслась в театр. Успела только ко второму акту.
Отелло на сцене мучился нечеловечески. Когда он взывал к зрительному залу, его голос вибрировал на запредельно пронзительных нотах. Приличного вида старушка, сидящая справа от меня, пустила прозрачную слезинку.

— Бог! — выдохнула она и промокнула белоснежным платочком уголок глаза.