АСКЕТ

В процессе удушения Вальки Котиковой, то есть Дездемоны, женщина слева притиснула сжатые кулачки к впечатляющему волнующемуся бюсту. Приоткрыв накрашенный нелепой помадой рот, она выдавала в эфир нечленораздельные звуки. Наверно, такие издавала бы здоровая рыбина, вытащенная на берег.

— Давай, мужик! Дави её! — прорезал драматическую тишину сочувственный бас с балкона.

Я испуганно вздрогнула и вдруг поймала себя на мысли, что весь затаивший дыхание зал «болеет» за Гошу. То есть за Отелло. Шекспир перевернулся в гробу, а я — в своём кресле.

Гоша всматривался в дорогу и молчал. Оранжевые, красные, жёлтые фонари устроили вокруг нас сверкающий водоворот. Такой же был в моей голове. Я посматривала искоса на мужа и казалась себе маленькой-маленькой. И очень бесполезной, с точки зрения Вселенной. Наконец, не выдержала.

— Мой бог! Убей, но только не сердись! В очах твоих печаль острей стрелы монгольской!

В какой воспалённой части мозга гнездилось у меня это, не знаю. Гнездилось же!
Я бешеной рысью кинулась ему на шею. Гоша инстинктивно ударил по тормозам. Машина испуганно завизжала, вильнула, заскрежетала о бордюр.

— Балда! Совсем спятила?!

Мы стояли у обочины и хохотали. Из глаз от смеха текли неглицериновые слёзы.

КОЕ-ЧТО О БАБОЧКАХ И ПОМОЙКЕ

Я осторожно приоткрыла хлипкую дверь и трусливо высунула голову в образовавшуюся щель. В нос ударило слезоточивое амбре засорившегося мусоропровода. Литая тишина тусклого подъезда. Из каких-то инфернальных сфер слышатся душераздирающие вопли кошек. Они напоминают предсмертные стоны неких мифических существ… Бр-р-р! Усилием воли стряхнув с себя ужас, я попыталась установить режим дыхания «поверхностный». Уж больно не хотелось впускать в лёгкие эту густую жижу мусоропроводного духа. Соберись! Причина моих страхов весьма реальна. Никакие потусторонние агонии с ней не сравнятся.

Я прокралась к лестнице. Казалось, уши у меня встали торчком, как у тех кошек, так напряжённо я вслушивалась в звуки, доносящиеся из чёрного омута лестничного пролёта. Шуршание длинной юбки кажется оглушительным, шорох кожаных мягких подошв о бетон — грохотом кирзовых сапог. Шаг. Другой. Третий…
Сумерки впереди меня зашевелились. От стены ниши, обшарпанной и хмурой, которыми так славятся парадные Петербурга, отделилась тень.

— Во, блин, — сказала тень, вступая в область моего близорукого видения — Я тебя с улицы ждал. А ты вон где!

Этого я и боялась. Вадик. Я обречённо закусила губу.

— Мусор вот… — продемонстрировала я помойное ведро. По причине тотального засора мусоропровода оно не выносилось два дня и начало уже издавать подозрительные ароматы. Душистую атмосферу, царившую в подъезде, в своём доме я допустить не могла. Пришлось предпринимать вылазку, не взирая на полночь и опасность столкнуться с Вадиком. Я потупилась. Щёки залила свекольная краска пойманного с поличным воришки.

— Чего не открывала? Весь домофон прозвонил.

— Спала… наверное. — Врать, какая мука!

— Ну-ну, — Вадик почесал покрытую щетиной и потом, шею. — Короче, в дом-то пустишь? Три часа тут парюсь.

— Вадим Алексеевич, — заныла я — поздно уже.

— Муж дома? — хохотнул Вадик. — Типа, призрак!

Меня передёрнуло. Впрочем, как обычно. Манера общения Вадима каждый раз приводила меня в состояние аффекта.

— Вы прекрасно знаете, что…

— Шучу, — он отмахнулся. — Справки навёл ещё когда. И про тебя, и про ботаника твоего.