Асорин. Избранные произведения

И на мгновение взор дона Сильверио загорается. Я повторяю: вы представляете себе дона Сильверио? Это самый классический тип идальго, который когда-либо встречался на землях Ламанчи: существует тайное родство, глубинная, предопределенная связь между обликом дона Сильверио и разрушенными стенами Тобосо, заколоченными дверями, дырявыми крышами, длинными, обвалившимися заборами. Лицо у дона Сильверио зеленовато-желтое, оливковое, с лиловатым, опаловым отливом, лоб немного выступающий; ниже, в области рта, замечается легкое западание, затем снова выступ — подбородок, гладкий, острый, и на нем седая узенькая бородка, в совершенстве гармонирующая с длинными серыми усами, небрежно и прямо свисающими по углам рта. Глаза у дона Сильверио исключительно выразительные: глаза, которые сияют и говорят. Руки у него большие, костистые, узловатые; они то и дело поднимаются, опускаются, — красноречивые и быстрые, — когда изо рта старого идальго фонтаном бьют слова, горячие, живые, стремительные, красочные. Дон Сильверио мне очень нравится; этот человек уже тридцать три года обучает тобосских детей. Он любезно и вежливо беседует с вами. А почувствовав, что уже завоевал немного ваше доверие, почтенный кабальеро извлекает из внутреннего кармана пиджака толстую, засаленную пачку бумаг и читает вам цветистый сонет, посвященный Дульсинее. Если расположение ваше к нему значительно увеличилось, тогда он, иронически улыбаясь, читает вам еще и сатиру, страшно антиклерикальную, такую, о которой мечтал бы Торрес Наарро для своей «Propalladia»[56]. А когда степень расположения возрастает еще на несколько делений, тогда он ведет вас поглядеть на свой улей с окошечком из стекла, позволяющим наблюдать за работой пчел.

Все мы сидим вокруг стола; живописный круг из старых, исконно испанских лиц.

У дона Диего впалые глаза, широкий лоб и каштановая бородка; он задумчив, мечтателен, молчалив; время от времени улыбается — не произнося ни слова — легкой, умной и проницательной улыбкой. У дона Висенте — как у Гарсиласо на портретах — коротко остриженная голова и густая борода. Дон Хесус низенький, толстый и непоседливый. А у дона Эмилио костлявое, угловатое лицо, едва заметные усики и бородка клинышком.

— Сеньор Асорин, — повторяет дон Сильверио, — Мигель был не отсюда; и Блас тоже. Но как можно сомневаться в том, что дед Мигеля здешний?

— И не сомневайтесь, — добавляет донья Пилар с любезной улыбкой, — дон Сильверио прав.

— Да, да, — говорит дон Сильверио, — я видел генеалогическое древо этого рода. Я видел древо, сеньор Асорин! И знаете, откуда идут его корни?

По правде говоря, мне неведомо, откуда идут корни генеалогического древа рода Сервантесов.

— Не знаю, дон Сильверио, — немного смущенный признаюсь я.

— Корни этого древа, — провозглашает дон Сильверио, — идут из рода Мадридехос. И еще, сеньор Асорин, во всех городках поблизости встречаются Сервантесы, они есть или были в Аргамасилье, в Алькасаре, в Криптане и в Тобосо. Как можем мы сомневаться в том, что Мигель был из Алькасара? Разве не свидетельствуют о том, что он был ламанчцем, все названия населенных пунктов и земель, которые он приводит в «Дон Кихоте» и которые не может знать тот, кто не жил здесь долгое время, кто не отсюда.

— Да, Мигель был ламанчцем! — присовокупляет дон Висенте, проводя рукой по бороде.

— Да, ламанчцем, — говорит дон Хесус.

— Ламанчцем, — подтверждает дон Эмилио.

— Еще бы не ламанчцем! — восклицает дон Диего, вскидывая голову и расставаясь с далеким миром грез.

А дон Сильверио добавляет сурово:

— Но попробуйте сказать это академикам!

Вот оно произнесено, это великое слово! Академики! Вы слышали? Вы почувствовали все его значение? По всей Ламанче, во всех местечках, городах и деревнях в которых побывал, я слышал эту фразу, произносимую всегда особым тоном. Академики много лет тому назад, не знаю когда, решили, что Сервантес был из Алькалы, а не из Алькасара, с тех пор постепенно у старых идальго Ламанчи скапливались раздражение, злоба, гнев против академиков. И сегодня в Аргамасилье, Алькасаре, Тобосо, Криптане чувствуется великая, страшная ненависть к академикам. Не знаю точно, что подразумевается под «академиками»; для мужчин, женщин, детей — для всех «академики» что-то вроде потусторонней силы, могущественной и ужасной, нечто вроде грозного и злобного божества, которое навлекло на Ламанчу величайшее из несчастий своим безапелляционным и чудовищным решением о том, что Мигель де Сервантес Сааведра родился не в Алькасаре.

— Академики, — говорит дон Эмилио с глубоким отчаянием, — никогда от этого не откажутся, потому что не захотят признаться в своей ошибке.

— Академики сказали, — добавляет дон Висенте с иронией, — и значит, это нерушимая истина.

— Как можем мы оспаривать, — добавляет дон Хесус, — то, что сказали академики!

А дон Диего, облокотившийся о стол, вскидывает свою голову задумчивого мечтателя и шепчет еле слышно:

— Подумаешь, академики!

И тут вдруг дон Сильверио энергично взмахивает руками и громко провозглашает: