Как очутился здесь дон Хасинто Бехара́но Галавис-и-Нидос? На титульном листе книги сказано, что в то время, когда его сочинение печатается, автор уже служит священником прихода церкви Сан Мартин в городе Аревало той же провинции Авила. Итак, нашему Бехарано Галавису удалось сбежать из Риофрио. А когда же автор был замещающим преподавателем в Саламанке и участвовал в конкурсе на место каноника в мадридском Сан Исидро? Было ли это в промежутке между службой в одном и в другом приходе? Из его сочинения явствует, что пребывание в Мадриде и Саламанке предшествовало ссылке в крошечный захолустный городок. О, как теперь далек тот мир! Как сладостны и мучительны, мучительны и вместе сладостны воспоминания о дружеских кружках в Мадриде и Саламанке и об увлекательных и поучительных посещениях книжных лавок и библиотек! Ныне Хасинто Бехарано живет вдали от любимых им городов, вдали от дружеских компаний — столь милых его сердцу, о чем мы узнаем впоследствии; он сюда заброшен, он затворен, заточен в этом городке в самом сердце сьерры. Удастся ли ему когда-нибудь отсюда выбраться? И какую позицию избрать? Отчаиваться, изливаться в жалобах и делать бесполезные гневные жесты — или же выказывать мудрое, тихое смирение перед суровой и неумолимой необходимостью? Как поступить: исполниться презрением человека высшего сорта ко всем этим неотесанным мужланам, которые его окружают и с которыми он вынужден каждый день общаться, — либо разумно с ними поладить, не требуя от необразованного бедняги, чтобы он был Вивесом или Эразмом, стараясь, да, да, стараясь извлечь из общения с ними всю возможную пользу, ценя проницательность их природного ума и прощая незнание тривиума и квадривиума?
Бехарано избирает второе. Наш автор — доморощенный Монтень из Риофрио в провинции Авила. Наш автор прочитал много разных книг; он наделен живым, любознательным умом; он любит всяческие новинки и причуды человеческой мысли; в то же время ему нравятся содержательные, приятные аттические беседы; также мила ему жизнь тихая, мирная, скромная, без шумных радостей, но и без хлопот, неудобств и неприятностей. У него нет никаких стойких предрассудков. «Я никогда не бываю настолько привержен своим идеям, — пишет он, — чтобы не осудить свое заблуждение при первом же случае, позволившем его обнаружить». Его взгляды на культуру и ученость совпадают с взглядами автора «Опытов». Монтень предпочитал ум, не затронутый культурой, без учености, без книжного груза, зато ясный и точный, уму, загроможденному ученым хламом, но тусклому и бесцветному. J’ay veu en mon temps, — пишет он в знаменитой главе о философии Раймунда Сабундского, в главе XII книги II, — cent artisans, cent laboureurs, plus sages et plus heureux que (les recteurs de l’universite, et lesquels j’aimerois mieux ressembler[66]
. To же самое заявляет наш Бехарано Галавис-и-Нидос. «Учение, — говорит он, — дает знания и снабжает понятиями, с помощью которых мы можем строить рассуждения, до каковых никогда бы без них не додумались. Это не подлежит сомнению». Не подлежит сомнению, однако… «Книги не наделяют умом». Заблуждение относительно роли книг присуще многим. Сколько лет прошло с тех пор, как Бехарано, священник из Риофрио, высказал эту истину, а заблуждение, с которым он пытался бороться, — и до него Монтень, — стало ныне еще более упорным и стойким. Суеверное отношение к книге усугубилось.