Асорин. Избранные произведения

Не это ли привлекало Мериме? Не это ли привлекало его в Испании, когда в своих письмах Эстебаньесу Кальдерону он посылал привет милой Заике? Кто она была, эта Заика? И кто такая Пепа Бандерильера, о которой упоминает один из биографов автора «Кармен»? Да, несомненно, Мериме чувствовал глубокие, неодолимые чары этого изысканного ощущения энергии и резкости. После него Ницше, путешествуя по Италии и слушая музыку Бизе, вероятно, испытывал те же чары. Побывай Ницше в Испании, он бы еще более глубоко насладился этим ее психологическим и эстетическим своеобразием. Заика, Пепа Бандерильера… Два прозвища, которые приводят на ум столько будящих воображение и противоречивых мыслей. Бой быков, однако, должен у нас вызывать отвращение. Бой быков — это жестокость, варварство. Нашему автору он отвратителен. Считают, что бой быков нужен, дабы «укреплять отвагу духа». Нет! «Люди более кровожадные, — пишет Бехарано, — всегда будут более жестоки и бесчеловечны, но не более отважны, чем остальные».

Пепа Бандерильера, Заика, искрометные глаза, оливковый цвет лица, легкие и сильные руки и ноги… Нам хотелось бы одного — чтобы эти запасы энергии, эта сила, этот порыв были введены в некое русло, упорядочены, благотворно сосредоточены. Испанские энергия и резкость могут быть чертой могучей и оригинальной культуры. Оставить свою печать на общечеловеческом фоне — таков наш идеал.

Европа или Бланшар и Руссо

Таков наш идеал, и такой должна быть наша деятельность. В своих ограниченных, скромных пределах, среди захолустья сьерры, таким было и желание нашего автора. Бехарано Галавису все любопытно, до всего ему дело — нет такой интеллектуальной новинки или изобретения, которых бы он не выловил в книгах. На страницах сочинения, о котором мы пишем, читатель может увидеть, сколь разнообразным и пестрым был его круг чтения. И несмотря на это, сколь истинно испанским, сколь глубоко испанским был ум этого человека! Среди раритетов, коими интересуется наш автор, находим следующие: «…летающая повозка Бланшара и воздушный шар Монгольфье». Заметьте, мы находимся в Риофрио, городке, затерянном в горах Авилы, и живем в 1791 году. На этих же страницах встречаем также упоминание о Руссо: «Кто и когда приравнивал бой быков, балеты и комедии к религиозным действам? Даже гражданин Женевы Жан Руссо рассуждает об этом предмете, как Его Святейшество». Европа — это Бланшар, создатель воздушного экипажа, и Руссо; Европа — это техника, а также идеология. Будем следить за всеми интеллектуальными и научными движениями и, насколько сумеем, усваивать все новое в области мысли; но усваивать для того, чтобы включить это в нашу жизнь, чтобы внедрить уже как свое в наш дух. Бехарано с необыкновенным упорством отстаивает национальное своеобразие. К этой теме он непрестанно возвращается на страницах своей книги. Но мы не должны замыкаться в себе. Будем делать то же, что делают другие народы. «Разве Голландия и Англия стали бы такими многолюдными и могущественными, если б их жители не трудились прилежно над делом, соответствующим их званию?» И наш автор прибавляет: «Так почему же нам не подражать в этом им и другим народам Европы, раз уж им подражают в разных безделицах, мелочах и вредных причудах? Надобно рассеять их заблуждение и наглядно показать, что испанский характер и испанский дух способен осуществить все, что бы ни предпринял; одним словом, что это дух и характер высшего порядка и отнюдь не склонный к лености».

ТЕОРИЯ СТИЛЯ

Снег и вода

Наш Бехарано Галавис-и-Нидос сидит за небольшим столом, ноги его — если сейчас зима — покоятся на толстой циновке из испанского дрока. В комнате уютно, от жаровни исходит приятное тепло, в окнах видны покрытые снегом горы. На столике чернильница, перо, листы белой бумаги. Сейчас наш Бехарано Галавис-и-Нидос начнет писать. Как же будет писать наш Бехарано Галавис-и-Нидос? Тем ли барочным, высокопарным, напыщенным слогом, какой мы видим у духовных лиц XVIII века, или же зверски сложным, усеянным чужеземными вокабулами, нередко притянутыми за волосы, каким изъясняется Торрес Вильяроэль? Нет, Бехарано очень далек от Торреса Вильяроэля — которого он знает — и от «изощренных» духовных писателей XVIII столетия. Так, значит, каким будет его стиль? Да, стиль… Взгляните на белизну горного снега, ее нежность, ее чистоту; взгляните на прозрачную воду горного потока, на ее кристальную ясность. Таков и стиль, стиль — это ничто. Стиль — это значит писать так, чтобы читатель подумал: «Тут нет ничего». Чтобы он подумал: «Так могу и я». И однако, чтобы тот, кто так подумает, не мог достигнуть этой простоты, и чтобы то, что кажется ничем, было самым трудным, самым каверзным, самым сложным.

Прямо к делу