Асорин. Избранные произведения

В окрестностях Риофрио имеются развалины еще в трех местах, и легенда гласит, что в давние времена то были поселки, принадлежавшие Риофрио. Также подчинены нашим властям две усадьбы в горах. Они расположены к востоку и отстоят одна от другой на четверть лиги, а от Риофрио одна — на три четверти, а другая — на одну лигу; первая называется Дворец Павы, а вторая — Дом Хемигеля. Я полагаю, что Пава была в прежние времена сторожевой башней или крепостью, — о том говорят ее развалины и местоположение. Дом же Хемигеля расположен в долине, на полпути от Авилы через Паломеру к перевалу Михарес и к Талавере-де-ла-Рейна, а посему служит постоялым двором для путников. У основания этой постройки течет довольно полноводная речка, есть мостик. На небольшом удалении можно разглядеть остатки церкви — в ней, вероятно, отправляли богослужение для горян и для жителей двух соседних, теперь опустевших, поселков.

К западу от этого места на расстоянии менее полулиги есть еще одна горная усадебка, где никто не живет. Вокруг нее луга с растущими на них дубами и ясенями, места, больше пригодные для пастбищ, чем для пахоты; однако у жителей Риофрио нет никакой предприимчивости, зато ею — или, вернее, деньгами — обладают те, кто пользуется этими пастбищами, дабы выгонять туда летом своих коров, овец, кобыл, коз и свиней. Называется этот горный луг — Клементес и принадлежит он сеньоре де Вальдивия, живущей в Кордове, о которой уже упоминалось. Пава же — собственность какого-то маркиза из Аревало, точного титула я не знаю. Усадьба Хемигель принадлежит благотворительному обществу — то ли светскому, то ли церковному. Также у маркиза де лас Навас здесь есть весьма недурные владения.

Хотя этот скалистый и лесистый край, казалось бы, удобен для дичи, ее здесь чрезвычайно мало. Думаю, это из-за снега, который, долго не стаивая да еще покрываясь ледяной коркой, мешает кроликам и прочим зверькам добывать себе пищу, и они погибают с голоду. А вот чего тут в изобилии, так это гадюк. Они тут очень длинные и тонкие. Известно, что святой апостол Павел, хотя и побывал в Испании, но не в наших горах; случись ему заглянуть к нам, с ним, возможно, произошло бы то же, что на острове Мелите, и он, произнеся заклятье, изничтожил бы этих свирепых тварей.

Я ужасно их боюсь, и, если выхожу на прогулку, мне все время чудится, что какая-нибудь меня ужалит. От страха я не раз испытывал ощущение змеиного укуса. Они лишили меня холодных купаний, столь полезных и рекомендуемых нынешними врачами. Мне кажется, что даже в воде я не буду огражден от их нападения. Не помогает даже то, что у меня есть змеиный камень, противоядие от их яда, столь восхваляемое у Фейхоо.

Одно утешение — есть у нас храбрецы, которые воюют с гадюками, как я с пьяницами. Геркулесам сим мы обязаны величайшей благодарностью — когда б не они, гадюки нападали бы на нас и в постели. А для охотников занятие это выгодно — они сдают гадюк в мадридские аптеки и привозят оттуда сколько-то там реалов. Змеиный бульон в наших краях не любят, предпочитают суп из баранины или куриный. Один из змееловов сообщил мне, что поверье, будто у рожающих гадюк лопается утроба и они погибают, неверно. Он клянется, что гадюки часто рожают у него в мешке, пока он их несет, и тогда он, мол, вынимает приплод, то есть змеенышей, и кладет их обратно в змеиные норы, чтобы подросли.

Думаю, вполне разумно верить этому человеку, имеющему в сем деле опыт, больше, чем кому-либо другому, кто бы он ни был, опыта не имеющему. Так учит нас преподобный Кано[76]. С тех пор как я выяснил, что мнение о гадюках (а сколько о том написано!) ложно, мне трудно поверить тому, что рассказывают о других животных и насекомых, коих наблюдать как следует невозможно, — к ним относятся и пчелы. Плиний не был таким уж легковерным, чтобы попасться на подобные байки. Он, бывало, опровергал даже то, что, как говорят, сам утверждал прежде.

Если не ошибаюсь, я ответил на вопросник вашей милости да сверх того прибавил, сколько мог, для прославления городка, в котором живу. Коль в этом облике он появится в печати, значит, не напрасной была моя мечта, пророчившая ему счастливое будущее, — настал миг, когда он заставит потрудиться печатные станки и займет должное место в книгах. Я же буду безмерно рад, коль так получится; ведь описание сие — мое чадо, и вполне естественно, что оно, пусть уродливое, мне дорого. Изображенный в моем описании, городок наш будет не так непригляден, как в натуре.

Заявляю, что если я дал волю своему перу, то не ради того, чтобы меня сочли способным быть настоящим писателем, но лишь ради того, чтобы этим занятием рассеять уныние одиночества, печаль изгнания и на несколько мгновений сдержать слезы, которые заставляет меня всечасно проливать мой злополучный жребий.

Hoc est cur cantet vinctus,
Quoque compede fossor[77]

.