На верхушках башен, на стенах, на столах, в карманах — идут часы. Тик-так, тик-так… Идут неторопливо, но как быстро мчатся! Чем грустна жизнь, так это сознанием, что отрадная минута, которую мы только что глубоко прочувствовали, которую хотели бы удержать, уже прошла, ускользнула, отделяется от нас, отдаляется, уходит, растворяется в воспоминании, рассеивается и исчезает в прошлом. О, эта скорбь по уходящему времени! С 1789 до 1916 года немало оборотов отщелкали колесики часов. Не раз и не два, работая над этими страницами, мы готовы были совершить путешествие в Риофрио в провинции Авила. В городке этом скорее всего уж и следа не осталось от Бехарано Галависа… Бехарано Галавис? Кто это был? Какую реальность вызывает в уме это имя? Поездка так и не состоялась. Но мысленно мы многократно переносились из Мадрида в Авилу и из Авилы в Риофрио. Въезжали мысленно в старинную Авилу, поселялись в небольшой гостинице напротив собора, и на другой день дребезжащий экипаж вез нас по тряской и извилистой дороге в Риофрио. И в Риофрио мы провели несколько часов, видели улочки этого селения, окинули беглым взглядом окрестности. Зачем ездить? Наступает в жизни пора, когда мы обнаруживаем, что мысленный образ действительности лучше самой действительности. Нам трудно сказать, доставляет нам радость или печаль это открытие, сделанное где-то в глубинах сознания. (Если радость — то как быть с сужением нашей интеллектуальной любознательности? Если печаль — то можно ли отрицать, что наше беспристрастие теперь помогает нам видеть то, чего прежде мы не увидели?) Мысленный образ городка в сьерре провинции Авила куда лучше самого городка. Там ведь, конечно, уже ничего не осталось от человека, жившего в одном из тех домов больше века тому назад. Сам Риофрио нам ничего бы не сказал; мысленный же образ его кое-что говорит. Уходят в прошлое люди, события… и города. «Города, — говорит Жубер в одной из своих „Мыслей“, — умирают, как люди, хотя кажется, что они переживают людей». Город на земле — это наше впечатление; места, некогда привлекавшие, приковывавшие к себе человеческие чувства, ничего уже не говорят нам, когда то, что приводило в волнение нашу душу, уничтожено временем. «Города умирают, как люди». Риофрио в провинции Авила — хотя и реальность, но уже не существует. Лишь образ его остается запечатленным в глубине нашей души. Образ чего-то, что мы никогда не видели, образ неуловимый, как сновидение, образ чего-то, что мы тщетно стараемся вспомнить…
ВАЛЕНСИЯ
ОНА БЫЛА ЗДЕСЬ
Не «безмолвное поле», не «печальные холмы» — веселая равнина с рядами апельсиновых деревьев и работящим людом, что собирает круглые золотистые плоды. Нередко с краю одиноко жмутся друг к другу, потесненные обилием апельсиновых деревьев, пять-шесть рожковых деревьев. До Средиземного моря рукой подать. В просвете между деревьями тоже частенько виднеется небольшое пшеничное поле, возделываемое одной семьей для собственных нужд, — в Кастилии их называют «хлеба». Путник идет неторопливо. Не спрашивает ни о чем. А спросил бы — удивились бы и лукаво улыбнулись в ответ.
Не видно романтических обломков колонн, на которых можно посидеть. Не видно и разрушенной арки, в тени которой можно отдохнуть. Слышна песня сборщиков апельсинов, а корзины ломятся от бесчисленных круглых золотых плодов. Опустившись на обломки колонны, склонив голову, подперев щеку рукой, путник мог бы поразмышлять о тщете всего сущего. В этой позе — вспомним старинные гравюры, хотя бы в издании «Руины Пальмиры» — его и запечатлел бы художник. Таким мы его и видим обычно, поднимаясь по дворцовым лестницам или проходя по галереям, на покрытых патиной картинах.