Ассы – в массы

Художественная среда тоже за все эти годы претерпела изменения. В семидесятые была развита система ученичества и персонального общения. По-моему, это перетекло и в восьмидесятые, но изменившись в сторону группового товарищеского общения, как некой альтернативе былого подполья. Для передачи знаний использовалось дружеское общение, и мне кажется, что именно поэтому все и получалось. Это я сейчас могу сказать, что Тимур и Котельников были моими учителями, а тогда на самом деле они были моими приятелями. При этом в начале девяностых у меня по возвращении появилась фольклорная тема, футуризм нырнул в другую сторону. Произошло это по той же логике, что и у Малевича: он начал с треугольников, а потом вернулся к крестьянам. И алгоритм развития в каком-то смысле одинаковый.

М.Б. Но на рубуже тех же девяностых Тимур Петрович создал «Новую Академию» с отсылом не к народничеству, а к некоему аристократизму. Тебя не удивило, что «Новые» превратились в неоакадемистов?

Г.О. Новиков и все его колдовство было в том, что он новый – «Новиков». «Новые дикие», нью вейв, неоакадемизм. А на самом деле – и это игра слов: «не-академизм». В Москве же эту игру восприняли достаточно плоско и глупо, а кто-то даже провозгласил московский академизм, что еще глупей. В тогдашнем Питере произошла смена поколений и пришла новая волна деятелей, над которыми ветераны таким образом подшутили, предложив новое направление и тему. Но она была подхвачена, в том числе и функционерами и фондом Сороса, который спустя какое-то время порицал сам основатель неоакадемизма. Функционерам нужно было эдакое социально адаптированное искусство: видео. Все идеи были изначально коммерчески заточенные.

Но в любом случае Тимур и его команда нашли свой путь: уникальный, чтобы быть оригинальным для своей культуры, потому что «Новые художники» – это был отголосок западной культуры, переложенный на русскую ситуацию. И, создав уникальный адекватный времени местный продукт, у Новикова появилась новая задача. Выйти с этим новым продуктом на международный художественный рынок и начать свою борьбу, став при этом самостоятельным. Колдун, но, с другой стороны, настоящий художник. Время девяностых, на мой взгляд, было тяжелым для искусства – и поэтому жизнь была настолько увлекательной. Об искусстве думать было трудно. В ситуации безвыходности и нищеты появился Олег Кулик, а с другой стороны контрастировала иная яркая обыденная жизнь – наркотики, клубы. Я вернулся ненадолго и, поработав над русской народной темой, со всем этим багажом уехал на семь лет обратно во Францию.

М.Б. А по возвращению отметился масками?

Г.О. По большому счету я всегда делал маски. У меня даже грамота есть от Тимура Новикова за маску Фантомаса. Я тогда просто из поролона и железа сделал – сетка по лицу – она напоминала Спайдермена, со сменными ушами, еще она застегивалась и открывалась. Меня всегда увлекала тема замаскированного, КГБшные дела, разведчики, состояние, когда ты меняешь идентичность. Возможно, это совпало с Гариковскими байками про мертвых разведчиков. Тогда же мы с Котельниковым вывели теорию двойного дна, когда человек должен был маскироваться. Это вопрос самоидеинтичности, который беспокоил не только меня. Более серьезный этап с этими масками начался во Франции.

При этом я всегда мечтал узнать, что такое настоящий мир моды, видя в Москве только отголоски. Посмотреть, что такое модная индустрия и как эти модные дома работают, было очень интересно. Когда я показывал свои работы Кастельбажаку и его ассистенту, им было очень интересно. С ним мы сделали первую коллекцию обуви в виде деревянных игрушек. Я поехал в Москву, реализовал их и приехал назад, чтобы проработать вместе с ними еще четыре года. Но в какой-то момент я понял, что это тупиковый путь. Ты сначала думаешь, что это новая форма творчества для художника, а на самом деле мода – это чистый бизнес. И интересного там не так уж и много. Много времени тратится на поиск дешевой фурнитуры, на все нужные сертификаты. При этом я сделал две коллекции. Одну артистическую, смешную, и ее покупали. Но когда я начал работать с латексом, смещение из зоны моды в область современного искусства опять наметилось. В Париже я познакомился с Андреем Молодкиным, и мы три года снимали одну мастерскую. Я работал с Кастельбажаком, потом немного с Готье.

М.Б. При упоминание Готье почему-то сразу приходит в голову мысль о том, что для высокой моды убийственно, когда улица приходит на подиумы. Должно быть наоборот. Мода с подиума должна спускаться на улицу.

Г.О. Он хитро сделал. Мода есть мода, а бизнес есть бизнес. Готье вышел из Санти, района, где шьют одежду второго уровня, копирующую большие бренды. Он такой рабочий парень. И этот мир я тоже узнал. Сначала я был опьянен им. Когда ты видишь свои вещи на настоящем подиуме, тысячные залы, овации и концентрация красивых женщин, запахов…