Читаем Астрахань - чёрная икра полностью

Взяв какую-то стоящую в углу палку, кажется от сломанной лопаты, я вышел из дома и, увязая в песчаных прибрежных барханах, начал спускаться к росшему у самой Волги кустарнику. Приглядевшись, я понял, что именно там что-то шевелилось и издавало странные звуки. Раздвинув осторожно кустарник, я увидел незнакомого сказочного зверя. Вернее, зверька, не очень большого, и это несколько успокоило. Но в голосе зверька было по-прежнему что-то незнакомое и жуткое. Действуя скорее автоматически, чем сознательно, я приблизился, наклонился и увидел налитые кровью, расширенные четыре глаза. То, что я принял ранее за единого зверя, было в действительности двумя животными, ужом и лягушкой. Это был момент пожирания, и лягушка издавала предсмертные звуки, похожие на что угодно, скорее на коровье мычание, чем на звонкое кваканье.

Я начал действовать палкой, стараясь при этом не ударить ужа и всё-таки освободить лягушку. Уж долго сопротивлялся, не отпуская свой ужин. (Уж — ужин — созвучно.) Но в конце концов уж оставил ужин и сердито уполз в кусты, очевидно, меня возненавидев. Не знаю, полюбила ли меня лягушка. Волоча заднюю, повреждённую ужом лапку, лягушка торопливо переползла прибрежный песок и плюхнулась в спасительную Волгу.

Вот за что над нами смеётся старая Азия. Но наше библейско-христианское воззрение построено на противоречии очевидности.

Если каплю воды разделить на две части, каждая из этих частей также будет каплей воды. И очевидно, что подобное дробление можно произвести неопределённое число раз. Но рано или поздно придётся убедиться, что деление частичек дошло до своего предела и каждая мельчайшая частичка более неделима. Эта неделимая частичка материи и есть атом.

Так вот, такую противоречащую очевидности, мельчайшую, неделимую частичку духа старая Азия не смогла найти ни в мусульманском многоцветном пиршестве, ни в буддийском безбожном раю.

3.

Если бы я когда-нибудь решил написать беллетристическое сочинение о своём пребывании в Астраханском крае, то одну главу я бы обязательно назвал «Встреча с механиком Бычковым».

Механик Бычков — коренной волгарь, астраханец. Худой, с речным грязновато-серым загаром. Возраста неопределённого: то ли рано поседевший, то ли моложавый. Чем-то он мне напоминает Кулигина — персонажа из волжской пьесы Островского «Гроза».

Перед поездкой в Астрахань я перечитал волжские пьесы Островского и даже взял их с собой. Вообще, я считаю, что Островский очень точно изобразил в них некоторые непреходящие черты волжской жизни, которые не мог смять даже всё нивелирующий, всё уравновешивающий советский общесоюзный коллектив. Впрочем, со временем, может, и сгладит, перетрёт, время и скалы перетирает, но пока, за более чем шесть десятков лет, с Волгой не так-то легко управиться. Всё-таки Волгой-матушкой в большей степени, чем Москвой и Петербургом, силы народные управляли: купечество и его непутёвые братья, воры-босяки. И в этот промежуток всё разнообразие волжского типа укладывалось. Может, в верховьях, поближе к центру, это уже ослабло, но дальняя, низовая Волга ещё этим жива. Тут и тиранство отеческое, и холопство рыбацкий ножик припрятывает, и романтизм без наивной веры не обходится.

О Кулигине в ремарке сказано: «…мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле». И в примечании: «Перпетуум-мобиле — вечное движение, вечный двигатель, изобрести который стремились многие механики, в том числе и знаменитый самоучка Кулибин, фамилией которого с изменением одной буквы назван в пьесе часовщик-механик Кулигин».

Так вот, в технократических монологах механика Бычкова мне постоянно чудился отзвук Кулигинских монологов: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие». Чисто гамлетовское о бедах в датском королевстве. Это недовольство, безусловно, иного порядка, чем у Ивана Андреевича, недовольство внешарнирное. Может быть, по причине слабости своей оно государственному свинцовому механизму и не угрожает, но и не способствует его укреплению. Да и награду за труд Бычков бы себе потребовал, пожалуй, в кулигинском духе: «Только б мне, сударь, перепету-мобиль[15] найти… Ведь англичане миллион дают; я бы все деньги для общества и употребил, для поддержки. Работу надо дать мещанству-то. А то руки есть, а работать нечего».

Руки у механика Бычкова, безусловно, есть, и работу они ищут постоянно. Но работает он сейчас всего-навсего механиком на бывшем буксире «Плюс», ныне прогулочном судне облпотребсоюза. Да и то — взят Бычков, как и Крестовников, Иваном Андреевичем после каких-то неприятностей. Говорят, Ивану Андреевичу даже указывали, что слишком много он берёт в свою систему людей, уволенных за разные провинности. Однако Иван Андреевич продолжает таким людям покровительствовать, то ли по доброте своей, то ли от того, что такому человеку податься некуда и он вынужден многому нежелательному подчиняться. А может, по той и другой причине Иван Андреевич таких людей держит у себя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мальчишник
Мальчишник

Новая книга свердловского писателя. Действие вошедших в нее повестей и рассказов развертывается в наши дни на Уральском Севере.Человек на Севере, жизнь и труд северян — одна из стержневых тем творчества свердловского писателя Владислава Николаева, автора книг «Свистящий ветер», «Маршальский жезл», «Две путины» и многих других. Верен он северной теме и в новой своей повести «Мальчишник», герои которой путешествуют по Полярному Уралу. Но это не только рассказ о летнем путешествии, о северной природе, это и повесть-воспоминание, повесть-раздумье умудренного жизнью человека о людских судьбах, о дне вчерашнем и дне сегодняшнем.На Уральском Севере происходит действие и других вошедших в книгу произведений — повести «Шестеро», рассказов «На реке» и «Пятиречье». Эти вещи ранее уже публиковались, но автор основательно поработал над ними, готовя к новому изданию.

Владислав Николаевич Николаев

Советская классическая проза
Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза
Жизнь и судьба
Жизнь и судьба

Роман «Жизнь и судьба» стал самой значительной книгой В. Гроссмана. Он был написан в 1960 году, отвергнут советской печатью и изъят органами КГБ. Чудом сохраненный экземпляр был впервые опубликован в Швейцарии в 1980, а затем и в России в 1988 году. Писатель в этом произведении поднимается на уровень высоких обобщений и рассматривает Сталинградскую драму с точки зрения универсальных и всеобъемлющих категорий человеческого бытия. С большой художественной силой раскрывает В. Гроссман историческую трагедию русского народа, который, одержав победу над жестоким и сильным врагом, раздираем внутренними противоречиями тоталитарного, лживого и несправедливого строя.

Анна Сергеевна Императрица , Василий Семёнович Гроссман

Проза / Классическая проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Романы