Астрахань - чёрная икра

Центральная улица Астрахани — курортная, располагающая к безделию и похоти. Тень белых акаций, прохладительные напитки, кондитерские, парикмахерские. У молодёжи — подражание столице, разве что обнажённые тела не бледно-столичные — загорелые, обветренные, астраханские. Центральный универмаг — стекляшка. Видно ещё несколько стеклянных многоэтажных уродов, портящих настроение. Универмаг переполнен азиатами, очевидно, с местных базаров. Астраханские базары сплошь восточные. Впрочем, как я уже говорил, смешение языков и народов. Неподалёку от центрального базара я видел русского в картузе, который вёл под уздцы верблюда. Главпочтамт, куда я зашёл по своим делам, построен в сталинскую эпоху конца сороковых годов. Рядом раскалённая улица, залитая солнцем и асфальтом. Улица ступенями уходит к памятнику Сергею Мироновичу Кирову, боровшемуся здесь с контрреволюцией.

Иван Андреевич впоследствии рассказывал: «Вызывает контрреволюционера, даёт ему перо, бумагу и говорит: „По пунктам напиши, почему тебе не нравится советская власть“».

Чисто театральный приём. Сергей Миронович до революции сочетал нелегальную работу большевика с легальной деятельностью театрального критика, сотрудничавшего с провинциальными газетами Закавказья.

Так я брожу час, другой, третий и, устав, ухожу отдыхать в старомещанскую часть Астрахани, менее людную. Сажусь у каких-то ворот, резных, этнографических, на скамейку, полированную множеством задниц, ныне истлевших. Такое чувство, будто вышел на сцену среди умело созданных декораций к пьесам Островского «Гроза» или «Бесприданница». Однако бытовой реализм Островского разрушается объявлением, приколотым кнопками к воротам: «Продаётся пальма. Обращаться по адресу: улица Дантона, 3, кв. 15, Деникин».

Странно как-то: романтик французской революции и романтик русской контрреволюции связаны между собой пальмой. Опять Ваалово кладбищенство? Вторжение в живую телесность Островского гоголевского трупного духа. (Чуть не написал «воз-духа». А может, верно: воз-духа. Гоголевский воз-дух.)

Вот над астраханским вековым булыжником, почти касаясь его, однако всё же соблюдая воздушный потусторонний интервал, движется Николай Васильевич не Гоголь, а Ульянов. Николай Васильевич Ульянов, астраханский портной, женатый на неграмотной бедной калмычке Смирновой, отец четверых детей. Неизвестный астраханский обыватель с удивительно знакомым всемирным обликом. Вот рядом с отцом младший сын — Илюша, астраханский гимназист, впоследствии первый интеллигент, первый статский советник и первый дворянин в мужичьем роде старых астраханцев Ульяновых, наделивших Владимира Ильича крепким телосложением и наследственным сифилисом, весьма в прошлом распространённым в рыбацких деревнях и калмыцких кочевьях Нижнего Поволжья.

В 1922 году, во время болезни Ленина, целая медицинская экспедиция была отправлена в Астрахань искать в послереволюционной тьме и грязи астраханских деревень среди дальних родственников Ульяновых истоки болезни. Кстати, облик Ленина и поныне весьма распространён в астраханском крае. Я лично встречал там множество людей, главным образом простого народа, которым и гримёр почти что был не нужен, чтоб придать этим простым рыбакам или колхозникам ленинские черты. Тело Ленина было приволжским с азиатской калмыцкой примесью, но руки — матери, руки аристократа. А всё суммировали тёмные глаза, в которых умная ирония сочеталась с весёлой ненавистью. После смерти Ленина для изучения его мозга был создан специальный институт[16], в котором оба ленинских полушария разрезали на тысячи волокон и изучали каждое под микроскопом в надежде открыть ленинские тайны. Этот многолетний бесплодный труд лишний раз продемонстрировал бессилие материи перед духом, также сотканным из неисчислимого количества волокон, но незримых.

Астрахань, прародина Ленина, что скажешь ты о внуке своём, столь ясном крайне красным и крайне белым идеологам истории? Шекспира бы сюда, Шекспира — одного из лучших историков прошлого. Уж он бы извлёк на свет тайны Ленина-сверхчеловека, обнажив его беды и его болезни. Шекспир бы сумел, ибо он не писал правды. Впрочем, Гёте даже историю собственной жизни назвал «Поэзия и правда». Это значит, что поэзия и правда — вещи разные.

Но современный идеологический историк пишет правду, правду и только правду. А если и домысливает, то в направлении всё той же правды. Никакой пальмы или даже герани между революцией и контрреволюцией он не признаёт. К слову сказать, сам Ленин тоже не любил цветочки, особенно комнатные. И почерк у него был так же твёрд, как и у всякого идеолога-историка. Почерк, подобный этим надписям углём и мелом, которых множество на астраханских воротах и заборах. Нет ничего реальней этой улично-революционной, сексуально-хулиганской грамматики. Истинный материализм, для исследования которого с одинаковым успехом можно применять и микроскоп, и телескоп. Хоть лучше всего рассматривать их визуально, глядя по сторонам. Впрочем, авторов современных материально-идеологических надписей на воротах угадать нетрудно.