Астрахань - чёрная икра

Механик Бычков в настоящее время также отдыхает в профилактории, пока буксир «Плюс» проходит профилактический ремонт. Собственно, при подобном ремонте механик Бычков обязан присутствовать, но он поругался с главным механиком астраханского речного порта, и тот потребовал от Ивана Андреевича, чтоб Бычков был удалён. Поэтому в ремонтном доке присутствует только капитан буксира Хрипушин, а механик Бычков отдыхает в профилактории. Замечу, экипаж буксира состоит из двух человек — капитана и механика.

Механик Бычков посещает меня обычно рано утром, перед завтраком. Мы идём вместе загорать на Волгу, спускаемся по барханам, через кустарник, где волжские ужи выходят на свидания к волжским лягушкам, и далее по прибрежному мокрому песку, который служит для механика Бычкова чертёжным листом. Прежде всего в виде умственной зарядки механик Бычков начинает ругать Хрущёва. Проклятия в адрес Хрущёва в Союзе — деяния уголовно не наказуемые, и, как я заметил, многие этим пользуются. Повод для проклятий высится чуть ниже по течению Волги. На острове видны многоэтажные здания, какие-то заводские постройки.

— Целый посёлок возвели ударными темпами, — в промежутках между нецензурными проклятиями говорит Бычков, — их в Астрахани жилищное строительство свернули. Итальянское оборудование заказали для ЦКК — Центрального картонажного комбината. Рассчитывали перерабатывать на бумагу и картон волжский камыш. Какой-то московский профессор кукурузнику в ухо нашептал. А нас, астраханцев, не спросили, как этот камыш растёт. Один год растёт, а другой нет. Вот и везут сырьё с севера. Хотя говорят, закрывать будут, нерентабельно.

Ещё раз выругавшись и сплюнув на могилу «Хруща», Бычков находит прутик и начинает чертить на песке технические детали. Свои чертежи он сопровождает объяснениями.

— Изготовил чертежи институт. Материал — алюминий и нержавейка. Да зачем из алюминия? — оторвавшись от своих архимедовых линий, сердито кричит на меня Бычков. — Зачем из алюминия?

Я мало что смыслю и в этих объяснениях, и тем более в этих чертежах, но Бычкову, очевидно, нужен пусть условный, но материальный оппонент.

— Действительно, зачем из алюминия? — говорю я, наморщив лоб, как студент, впервые ознакомившийся с материалом по шпаргалке.

— А они, может, говорят: чтоб легче было? — даёт мне наводящий вопрос Бычков.

— Действительно, алюминий легче, — тупым эхом повторяю я.

Вот он, наш гуманитарный интеллектуализм. Есть какие-то элементарные вещи, в которых мы полные папуасы. Но при этом сколько же жёлчной сатиры расходуется нами на таких Бычковых за то, что они знакомы с эстетикой Льва Толстого по кинофильму «Анна Каренина», а о Расине имеют такие же представления, как я сейчас о деталях из алюминия.

— Легче, — с сарказмом, достойным Чацкого, передразнивает меня Бычков.

Бычков вошёл в образ настолько, что даже дотошный полицмейстер от режиссуры, Станиславский, крикнул бы ему: «Верю! Верю, Бычков. Правильно обличаешь проектно-конструкторский институт министерства речного флота».

— Легче, — ободрённый успехом, продолжает в духе Чацкого Бычков, — да какая вам разница? На борту будет висеть семьдесят тонн или шестьсот тонн.

— А нержавейка? — вставляю я, чтоб не выглядеть полным дикарём, вскормленным, как обезьяна, бананами.

Тут я, кажется, попал. Бычкову понравилось. Он со мной даже согласен.

— Что нержавейка, — говорит Бычков устало, как Чацкий, просящий карету, — нержавейка — опытный образец. В серию, говорят, будем пускать из нержавейки. «Ну а если не пойдёт в серию?» — спрашиваю. Выбросим, говорят. Выбросим. Это столько тонн нержавеющей стали.

Я согласно киваю. После этого мы идём завтракать. Завтракаем среди продавцов, конторщиков, техработников и прочего служилого люда астраханского облпотребсоюза. Честно говоря, я устаю от этих «заседаний техсоветов», в которых приходится участвовать. Мне хочется покупаться в Волге, позагорать, ибо, по сравнению с Бычковым, я краснокожий, вернее, розовокожий. Но что поделаешь, не обижать же человека. В то же время надо признать, что общения мои с Бычковым чаще всего приятны, а его технократию я воспринимаю как неизбежную плату за приятное. Впервые с Бычковым попробовал я настоящей рыбацкой ушицы, сваренной вечером на прибрежном костре.

Это был совсем другой вечер, без исторического мистицизма и кладбищенской философии. Вечер, когда готов любить всё, сам не знаю, за что. Не за красоту же лунного покоя? Хотя луна в пустыне — светило гораздо более желанное, чем солнце, но и она не может объяснить источник истинной любви. Тот, кто любит за красоту, рано или поздно оканчивает животной страстью. Нет, любить надо ни за что или за глупые мелочи, в которых и признаться стыдно.