Астрахань - чёрная икра

Однако теперь хитрости старой Азии перекочевали из развалин некогда грозной крепости к её подножью, где расположен небольшой восточный базар. Я нюхаю змеиную кожу пахнущих развалинами азиатских дынь. Хозяин дынь смотрит на меня мудрым глазом средневекового поэта аль-Бируни. Говорит он со мной на уровне «моя твоя не понимает». Но, по-моему, содрал с меня втридорога. Кроме дынь я покупаю у него и плетённую из камыша кошёлку, куда укладываю несколько кистей винограда, стопку очень дорогих и очень пахучих местных лепёшек, большую миску азиатского каймака, нечто среднее между сметаной и сливками, а также кусок свиного сала. Сало мирно сосуществует с мусульманскими продуктами и, кажется, мусульманских чувств не оскорбляет. Свобода торговли — старый принцип азиатских купцов. Салом торгует, конечно, русский человек, но надень на него халат — и от азиата не отличишь. Тот же загар жителя пустыни, та же пыль в ушах, тот же хитрый взгляд. Несколько местных русских по-татарски сидят на земле у дерева возле арыка. В центре седобородый старик, на загорелой пыльной шее — крест. Рядом несколько мужчин и женщин помоложе с такими же, как у старика, голубыми глазами. На периферии дети, подростки с теми же глазами, разве что голубизна погуще, не выцветшая. Глядя на почтение, которое эти русские оказывают возрасту, невольно вспоминаешь коренную Россию, сельскую, тульскую, курскую, где старому отцу говорят «ты», а в пьяном виде могут и обматерить, и замахнуться. Вот судьба всего промежуточного, всего вышедшего, но не дошедшего. Во Франции даже сторонники абсолютной монархии считают, что рабское подчинение монарху противоречит французским нравам. А азиатский культ абсолютизма смягчён прочными родовыми связями и структурой большой семьи. Русский раб, русский холоп — человек без роду и племени, он подчинён только внешней силе, и между ним и этой силой нет никакого правового или морального договора. Вот трагедия великого народа, неточно выбравшего своё географическое расположение, вот почему Россия требует особенно тяжёлого и многостороннего духовного труда, который бы смягчал географические проблемы, и вот почему препятствие этому труду есть деяние антинациональное.

Так шёл я назад к пристани, отягощённый подобными мыслями и кошёлкой с продуктами. Хрипушин и Бычков уже были на судне и ожидали меня с тревогой, думая, что я заблудился. Покупками моими они остались весьма довольны, особенно азиатскими лепёшками и русским салом. И то и другое здесь дорого и является, в отличие от рыбы, предметом роскоши. Впрочем, для рядового жителя самой Астрахани, не рыбака, не матроса, а какого-нибудь бухгалтера или слесаря, рыба, особенно рыба ценных пород, недоступна. На рынке продажа её запрещена, в магазине её почти не бывает, кроме рыбы частиковой или сома. Да и то — приходится стоять в очереди. А ведь рыболовство было испокон веков главным источником существования населения Нижнего Поволжья и оно давало работу не только местным, но и пришлым. Очереди за частиковой костлявой мелкой рыбой в Астрахани, где одной лишь чёрной икры в прошлом добывалось до двухсот тысяч килограмм в год, — таковы результаты нынешнего индустриально-государственного давления на Волгу. Однако даже под этим адским давлением Волга ещё держится, крепится и всюду, где только есть малейшая возможность, сохраняет и свою красоту, и свои живые сокровища. Для этих целей, кстати, был создан в устье Волги заповедник, где лишь сравнительно немногочисленное начальство браконьерствует. А пусти сюда массового раба, пролетария, холопа без рода и племени, который отца родного не щадит, пощадит ли он Волгу и Каспий и всё вокруг растущее и живущее? Иное дело — жители немногочисленных рыбацких деревень, потянувшихся по берегу после Бирючьей Косы. Конечно, и они колхозники, и они по возможности браконьеры, но с местами этими сжились и не чужие здесь. И суда, мимо проплывающие, не бороздят безжалостно Волгу. Суда небольшие, и имена на борту у них забавные. Вот плывёт буксир «Герой Г. Тимофеев». Поприветствовали друг друга с нашим «Плюсом» гудками. Добрый, мол, вечер. А волжский вечер действительно добрый. Жара растаяла, сгинула. Прохладно, и такое чувство, будто опять я гуляю по старой мещанской Астрахани. От местной Волги веет плитами дореволюционных тротуаров, доисторическим булыжником, уютом ёмких дворов. Хоть пейзаж теперь не городской, а сельский. Просто виды мещанской и местной сельской Астрахани существуют в едином времени. Деревянные, аккуратные домики, стога сена, пасутся гуси, гремят цепями лодки-плоскодонки, которые обычно на небольших провинциальных речушках не увидишь.

Собственно, Волга и распадается здесь на множество небольших речушек — жилок. Двумястами сорока жилками впадает она в Каспий. Капитан Хрипушин достаёт карту Волжской дельты, расстилает её на столе, где мы недавно обедали, и даёт пояснение, употребляя не совсем понятные навигационно-речные термины.