Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Во второй день увеселения была поставлена пьеса, которая привела историю Контаренуса и Гаудины к довольно неожиданному концу[348]. Гаудина, при сочувствии, но также и полном одобрении королевы фей, оставляет Контаренуса во имя государственных соображений. Эта была маленькая неуклюжая пьеска в слабых стихах (возможно, Гаскойна), но публика, по словам рассказчика, была так глубоко тронута ею, «что её светлость и другие дамы никогда раньше не проявляли своих чувств столь открыто»[349].

Сидни, вероятно, тоже присутствовал в Вудстоке, а его сестра Мэри, для которой написана «Аркадия», была там совершенно точно. Ей, маленькой девочке двенадцати лет, только что ставшей фрейлиной двора, вручили один из девизов с ветвей дуба над банкетным домиком в лесу[350].

Вудстокские образы в речах для турниров Дня Восшествия

До нас дошло некоторое количество речей, сочинённых, по-видимому, для турниров Дня Восшествия, темы которых связаны с романтикой Вудстокского увеселения. Часть из них можно найти в третьем томе «Путешествий королевы Елизаветы» Николса. Источником ему послужили тексты, опубликованные Уильямом Хэмпером с имевшейся у него рукописи, которая ныне утрачена[351]. Другие представлены в уже упоминавшемся манускрипте из Дитчли (содержащем экземпляр Легенды Хеметеса), который ранее хранился в этом имении Ли, а затем был передан в Британский музей его потомком лордом Диллоном вместе с современной расшифровкой. Этот документ начинается с текстов, которые также присутствуют и у Николса, но затем открывает много нового материала. Он никогда не публиковался полностью, хотя Чамберс приводит его содержание в своей книге о Ли[352]. Нет сомнений, что речи, на которые мы собираемся обратить наше внимание, были сочинены для турниров Дня Восшествия, ибо они прямо обращены к собравшимся на этих праздниках рыцарям. К сожалению, сейчас невозможно точно сказать, к каким именно годам они относятся, поскольку в них не указаны даты. По стилю эти документы очень похожи на вудстокскую Легенду Хеметеса.

Одно из таких сочинений (представленное как у Николса, так и в рукописи из Дитчли) это «Послание фрейлины королевы фей», доставленное Елизавете от имени «Очарованного Рыцаря»[353] (Enchanted Knight). Оно сообщает, что в праздник дня начала царствования её величества множество рыцарей собралось «неподалёку отсюда», чтобы помериться своей удалью в её честь. Очарованный Рыцарь, временно не имеющий возможности прибыть по неуказанным причинам, посылает фрейлину с извинениями и подарком. Из этой речи мы узнаём, что миф о королеве фей являлся признанной частью романтики турниров Дня Восшествия.

В другой речи (известной только по манускрипту из Дитчли)[354] мы снова встречаем вудстокского отшельника. Тот явился из своего убежища, чтобы подать прошение от лица кучки похожих на пастухов простолюдинов и предводительствовавшего над ними «нелепо одетого» рыцаря. Перед нашими глазами предстаёт картина, в которой отшельник представляет королеве рыцаря, очевидно, в каком-то деревенском маскарадном наряде, сопровождаемого группой крестьян или пастухов. Отшельник и сам, как он говорит, был когда-то рыцарем, но, состарившись, оказался «в заброшенном углу». Чтобы поддержать спутника, отшельник читает ему маленькую лекцию о переменчивости вещей:

Я говорил с ним о постоянстве мира и переменчивости вещей. Я передал ему слова Сенеки о Вечности, основанной на изменчивости и объединении противоположностей. Я указал ему на то, как на земле сменяют друг друга зима и лето, в воде – приливы и отливы, в воздухе – жара и холод[355].

Он советует рыцарю оставить двор и поселиться в деревне, что рыцарь, по сути, и так уже сделал, собрав вокруг себя толпу крестьян. Вместе они проводят много времени в молитвах о королеве, чьё благословенное правление дарует им евангельскую благодать. Продолжу дальше словами самого отшельника: