Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Как-то раз недавно, всемилостивейшая королева, во время веселья под одну из их незатейливых песен, пришедший из церкви человек рассказал им о том, как викарий говорил своим прихожанам о празднике, который превосходит все папские и будет отмечаться в семнадцатый день ноября. Тогда рыцарь, помня взятый им на себя обет о том, что, пока он может сидеть в седле и держать копьё, он будет ежегодно демонстрировать силу своей руки во славу той, что была госпожой его сердца, сказал своим соседям, что он должен покинуть их на какое-то время. Нет, во имя Девы Марии, сказали они, тогда мы пойдём с тобой и примем в этом такое же участие, как и ты. Так, потратив всего несколько пенсов, мы сможем лицезреть самую благочестивую госпожу (да благословит её Бог), из тех, что когда-либо видел мир. Так мы увидим турнир (говорили они) и сами, насколько сможем, примем в нём участие, если ты возьмёшь нас с собой. Нет, мои добрые соседи, говорил рыцарь, это благородное занятие не для людей вашего происхождения и воспитания. Только благородный человек может участвовать в этом, либо тот, у кого есть разрешение. Но, хозяин, молвил один из них, пусть нет у нас родословных, но, может быть, мы могли бы явиться под видом благородных людей, а, чтобы не провалиться, ты будешь говорить за нас[356].

Затем отшельник объясняет, что рыцарь уполномочил его обратиться с прошением к королеве от имени этих крестьян, которые просили, во-первых, дать им возможность увидеть её, а, во-вторых, «если им нельзя сражаться, то позволить хотя бы завтра принять участие в состязаниях на квинтейне»[357].

Что можем мы почерпнуть из этой необычной речи? В первую очередь, то, что она определённо относится к турниру Дня Восшествия 17 ноября, на который собирается рыцарь (он делает это каждый год) и куда крестьяне хотят попасть «завтра».

Во-вторых, эта речь заметно выдержана в духе Вудстокского увеселения. Она представляет собой длинную историю, рассказанную отшельником, который оказался «в заброшенном углу» (фраза, использованная отшельником из Вудстока). Нелепо одетый рыцарь[358] склонен к уединённой жизни в ностальгическом духе вудстокской простоты. В рукописи из Дитчли сразу за этим текстом идёт «Легенда Хеметеса», а предшествует ему «Послание фрейлины королевы фей». Обе речи, и фрейлины, и отшельника почти наверняка принадлежат Ли и были сочинены для турниров Дня Восшествия. Очевидно, что образы Вудстокского увеселения и турниров были тесно связаны друг с другом.

В словах отшельника любопытнее всего то, что викарий приходской церкви мог объявлять о приближении турнира Дня Восшествия и, возможно, даже читать об этом проповедь, рассказывая своим прихожанам, что этот праздник превосходит все праздники папы. Это чрезвычайно важное указание на то, что данный ежегодный институт протестантского рыцарства сознательно предлагался в качестве замены старым папским праздникам и дням святых[359]. Потратив несколько пенсов (а мы знаем из рассказа фон Веделя, что входная плата на турниры Дня Восшествия была двенадцать пенсов)[360], простые крестьяне теперь вместо прежних развлечений могли наблюдать как поклоняются Елизавете её рыцари. Также из этой речи мы видим, как в своём религиозном аспекте протестантское рыцарство тяготело к пасторальной аллегории. Молитва о королеве и её евангельской благодати мгновенно перетекает в сельский праздник с незатейливой песней. Вместе с «нелепо одетым» рыцарем и его пастушеской свитой мы оказываемся в мире пасторальной теологии, обыденного протестантизма «Пастушеского календаря», пасторальных эклог «Аркадии» и Филисида с его турнирным пастушеским маскарадом.