Атаман Устя

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА АТАМАНЪ УСТЯ (Поволжская быль)

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Маріи Михайловн Петрово-Соловово.

Разыгралась, разбушевалась Сура-рчка,
Она устьицемъ упала въ Волгу-матушку:
На устьиц выросъ частъ ракитовъ кустъ,
У кустика лежитъ блъ горючъ камень,
А у камня то сидятъ все разбойнички,
Сидятъ то они дуванъ дуванятъ:
Ужъ кому то изъ нихъ что достанется,
Кому золото, кому серебро,
Кому шуба кунья, кому золотъ перстень;
Одному добру молодцу ничего не досталося,
Доставалась ему одна красна двица…

(Волжская псня).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Широкое раздолье!.. Далеко во вс края раздвинулись зеленыя пустыя равнины, а по нимъ змемъ могучимъ вьется и бжитъ матушка Волга, катитъ свои срыя и бурливыя волны, плескаясь о берега, прорывая и обмывая горы и холмы… Выйдя на свтъ Божій въ лсахъ дремучихъ коренной, исконной Руси, пробжавъ сотни вёрстъ мимо православныхъ городовъ и весей, холмовъ и долинъ, несется безъ устали среди всякой татарвы и нехристей упасть и сгинуть безслдно въ пучин моря Каспія.

И важенъ, гордъ, сказываютъ, Каспій, что проглотилъ матушку Волгу. А не будь ея — не было бы и его на свт.

Тамъ, далеко, выше, были города древніе, многолюдные, Тверь, Ярославль, Нижній-Новгородъ, со стнами зубчатыми, теремами боярскими, съ храмами златоглавыми, а ниже — татарка Казань глянула издали съ башнями и минаретами. А здсь, чмъ дальше, то глуше. Направо, горы да бугры дикіе, сплошь лсомъ поросшіе, скалы, дебри, а налво долы съ муравой да луга заливные, цвтистые, но и на нихъ всюду тишь мертвая, гладь безлюдная… Людей все меньше, зврья да птицы все больше!

Добрый человкъ въ эдакую дичь и глушь жить не пойдетъ. А ужъ гд среди необозримой, мертвой пустоты затишья и застоя попадется поселокъ, десятка съ два домишекъ да хибарокъ, уноси ноги, береги голову, живъ человкъ; крестное знаменіе сотвори и минуй скоре, бги шибче прочь… Тутъ не простые хлбопашцы-обыватели пріютились, а вольница-негодница, сволочившись со всего свту, притонъ нашла и душегубствомъ жива.

Птицами небесными себя окаянные т люди прозываютъ грховно. «Яко ни сютъ, ни жнутъ, а сыты бываютъ!»

Здсь мимо бгущая Волга-матушка то и дло кровью человческой красится, то и дло отсюда въ срыхъ волнахъ своихъ мертвецовъ уноситъ и волей-неволей душегубамъ потакаетъ, концы ихъ озорныхъ длъ прячетъ.

Недалеко ужъ и до города Камышина, а тамъ и до Каспія осталось докатиться. И берега все диче, все безлюдне.

Вотъ острыя горы мловыя съ блыми, будто сахарными, маковками, съ ельникомъ густымъ по склонамъ. И чаща лсная густо сплетается и топырится отъ самыхъ оголенныхъ маковокъ, что блются на синемъ неб, и до самыхъ береговъ, гд набгаетъ и бурлитъ срая волна.

Противъ устьица рчки Еруслана, близъ самаго берега, въ котловин межъ двухъ холмовъ, за которыми высится въ небо блая мловая гора, — расчищенный яръ, и на немъ жилье, съ десятокъ хатъ. А тамъ, среди густого ельника, по скаламъ холмовъ, еще попряталось нсколько хижинъ, а посредин на высокомъ бугр, на краю каменистаго обрыва, — большая срая развалина. Мсто это и поселокъ зовутся — Устинъ Яръ.

Половина развалины разсыпалась по бугру, и стоятъ стны будто рваныя… За то другая часть крпко еще держится, примыкая къ высокой башн съ полуразрушенной верхушкой… Можетъ статься — это башня сторожевая прежняго славнаго ханства Астраханскаго. Можетъ, — мечеть татарскаго городка, безслдно пропавшаго, а можетъ, — была колокольней при храм святой пустыни, а вся развалина была иноческой обителью, что разорили нехристи.

Много годовъ этой развалин: двсти, а можетъ и триста, можетъ и боле. Какъ про то знать? Кто тутъ среди безлюдья построился, когда жилъ, какъ кончилъ? Одному Богу извстно. Можетъ, святой подвижникъ отъ міра сюда удалился и зачалъ, отцы пустынники стекались и жили. А можетъ, воины татарскіе изъ Астрахани дозоромъ тутъ стояли, русскаго царя и его воинства опасаясь…

Теперь же по всмъ хижинамъ, среди чащи ельника, живутъ люди пришлые, разноплеменные, «сволока» со всхъ краевъ Руси. Голыдьба, негодница, вольница.

Не охотой сволочилась она сюда, а ушла отъ неправды и безправья, иль не стерпвъ, согршивъ — отъ суда укрылась. И не грхи свои замаливать собралася здсь, а обиды загуливать иль зло свое скрывать съ неповинныхъ, иль накипвшій гнвъ ухаживать, иль горе размыкивать…

На разбитомъ баркас, что лежитъ сгнившій, дырявый, вверхъ дномъ у самаго берега, на половину въ вод, умстился сдой старикъ съ блой бородой. Годовъ ему счету нтъ, а прозвище Блоусъ.