Атаман Устя

Ожидалось въ город съ нетерпніемъ всми жителями уже объявленное на воскресный день позорище. Долженъ былъ быть казненъ лютый волжскій разбойникъ и атаманъ, по имени Устинъ.

Въ городскомъ острог въ кандалахъ и прикованный къ стн сидлъ уже съ осени низовскій душегубъ и ждалъ возмездія за свои злодйства.

Преступникъ однако былъ взятъ въ плнъ не въ числ другихъ разбойниковъ. Команда, которая была послана и разорила гнздо сволоки на Волг, супротивъ рки Еруслана, нашла поселокъ разбойный пустымъ, такъ какъ все его населеніе разбжалось заране. Только въ одной хибарк нашли солдаты совершенно разложившійся и страшный трупъ съ черными литерами на лбу В. и Д. А въ изрядномъ домик около развалины оказался одинъ-одинохонекъ молодой разбойникъ, который самъ спокойно отдался въ руки команды и заявилъ, что онъ и есть атаманъ Устя.

— Что же не убжалъ за всми? удивился начальникъ команды.

— Васъ ждалъ. Намаялся на Волг… Буде!.. Хочу пріять наказаніе отъ людей и искупить, елико возможно, грхъ свой… Чтобы народъ православный простилъ человка окаяннаго… А Господь проститъ… Онъ все видитъ…

Приведенный въ городъ атаманъ Устя разсказалъ судьямъ про вс свои злодйства, смертоубійства и грабежи, а равно и про лютое убіеніе начальника первой команды Засцкаго, Показывалъ все разбойникъ тихимъ и унылымъ голосомъ.

Въ камер своей онъ сидлъ тоже смирно, молился часто и всхъ удивлялъ своимъ кроткимъ видомъ и смиреніемъ.

— Истинное покаяніе и Богу угодное! сказалъ священникъ, котораго призывали къ преступнику по его просьб… И разъ батюшка выразился: — Какой это разбойникъ?! Кабы знали судьи то его строгіе… Но сказать о томъ, что священникъ узналъ на исповди отъ преступника, онъ не могъ ни судьямъ, ни жителямъ.

Приходили многіе въ острогъ поглазть на чудище лютое, атамана Устю… но вс обманулись… Молодой еще человкъ съ блднымъ и худымъ лицомъ не былъ страшенъ, а былъ жалокъ. Зашелъ однажды въ замокъ и старикъ, крпостной человкъ господъ Засцкихъ, и пожелалъ видть атамана Устю, такъ какъ слухи, ходившіе о немъ въ город, не согласовались съ тмъ, что когда-то онъ, Терентьичъ, зналъ и видлъ…

— Да нешто ты атаманъ Устя? воскликнулъ онъ, когда поставили предъ нимъ разбойника. Хоть и много измнилось лицо это, а все-таки старикъ тотчасъ призналъ его.

— Я… Я — Устинъ, атаманъ низовскій.

— Помилуй… Да вдь ты эсауломъ былъ. Меня, въ Яр-то, изъ заключенія выпустилъ и отъ смерти спасъ, добрый человкъ… Атаманъ вашъ былъ, сказывали молодцы ваши, злой оборотень… И пропалъ, сгинулъ, сказывали они мн, посл убіенія и утопленія бдняги безвиннаго, да почитай еще малаго ребенка… что я выходилъ!.. И похоронить по-христіански намъ его не пришлося.

— Нту, старый человкъ… Все то пустое бреханье… То былъ не оборотень, а горемычная душа, мной же погубленная. А я разбойникъ Устя…

— Диво дивное!.. Да и горе-то горькое… горькое! всплакнулъ въ тысячный уже разъ дядька Терентьичъ.

— А скажи мн опять, будь милостивъ, заговорилъ острожникъ, вдругъ задрожавъ всмъ тломъ, — скажи опять, какъ надысь сказывалъ, когда я тебя на волю изъ Яра выпускалъ… Побожися мн, что капралъ недобирался ту двушку на казнь выдавать.

— Врно, соколикъ, врно… Вотъ какъ предъ Господомъ, Богомъ. Мн скоро умирать, не солгу. Да что теб это? Чего застряло? Чего опять переспрашиваешь? Нын ужь все равно… Не вернешь ничего…

— Нтъ, не все равно… Мн умирать вотъ надо… Такъ не имлъ онъ въ мысляхъ ее на позорище и казнь вести сюда?..

— Нтъ, вотъ теб, говорю, Богъ Господь! Помнится мн тоже, за малость до того, какъ ваши пришли, да его потащили на смертоубійство, онъ сказывалъ: Много я, Терентьичъ, видалъ всякихъ двицъ, всякаго званія, а ни разу ни одна у меня сердце не захватывала, вотъ какъ эта… Отстою я ее въ город… А не отстою, въ Москву къ цариц поду и въ ноги брошусь…

Острожникъ дрожалъ всмъ тломъ и всхлипывалъ, закрывая лицо руками, закованными въ тяжелыя вандалы.

— Прости и ты меня, старый человкъ! повалился онъ въ ноги Терентьичу…

— Ты супротивъ насъ не виноватъ… Или ужъ это все таково темно, что и не уразумешь ничего.

Присудили атамана Устю, въ виду важности злодйствъ его: умерщвленія бунтовскаго солдатъ команды царской и лютаго убіенія дворянина при «еройскомъ» исполненіи порученной ему должности, — къ колесованію и посл того отрубленію головы.

И предъ казнью на высокомъ помост, среди площади, кланялся народу атаманъ Устя земно, на вс четыре стороны, говоря:

— Простите окаяннаго, народъ православный!

— Богъ проститъ! Богъ проститъ! многіе кричали изъ толпы.

А тамъ растянутый уже на колес, какъ быть должно, вдругъ застоналъ разбойникъ и чудно выговорилъ, будто самъ себ:

— Прости меня, Устя…

Отрубленную голову атамана Усти воткнули на длинный шест и носили по городу въ устрашеніе жителей.

1890