Атаман Устя

И силы прибавились. Она двинулась быстре по тропинк… Наконецъ она почти бжала къ дому, стремительно увлекаемая мыслью: гд онъ? что онъ?

Поселокъ спалъ, полусумракъ таинственно окуталъ все кругомъ, и тишь царила во всемъ урочищ отъ горы до берега; полумсяцъ на чистомъ неб мерцалъ ярко и освщалъ площадку, которую бглымъ шагомъ уже миновала двушка, тоскливо озираясь… Но вдругъ она сразу остановилась, какъ вкопанная, и сердце дрогнуло. Подъ большимъ кленомъ бллось что то…

Она шагнула ближе… Это холстъ… Имъ прикрыто что-то, лежащее на земл… И вонъ съ краю, ближе къ ней, виднются изъ-подъ благо холста обутыя въ сапоги и вытянутыя ноги.

Устя бросилась, сорвала холстъ и, трясясь всмъ тломъ, стояла и глядла безъ вопля, безъ слова, безъ звука…

Онъ лежалъ тутъ протянувшись — будто спалъ на трав подъ деревомъ.

Устя тихо простонала, грудь стало подымать, бить, надрывать судорогой и наконецъ горькое и безпомощное женское рыданіе огласило спящій поселокъ и тишину ночную.

Устя упала около него на колни, обвила руками и приподняла мертвую голову. И, страстно прижимая холодное лицо къ своему лицу, цловала безъ конца полуоткрытые глаза съ онмвшими вками.

Давно ли онъ отвчалъ на ея поцлуи… А теперь?

— Ну, что-жъ? И конецъ… Конецъ!.. шептала она ему въ лицо. Все-таки мы любились. Все-таки я знаю, что было…

И двушка легла на траву около «любаго», говорила съ нимъ, шептала ему страстно въ лицо, общала ему непремнно что-то, какъ только солнце встанетъ.

И долго не могла она оторваться отъ него…

Орликъ, очнувшись уже передъ разсвтомъ и не найдя Усти на кровати, бросился со всхъ ногъ къ хат атамана. По дорог онъ увидлъ блвшій подъ деревомъ холстъ и тоже остановился и приблизился.

Мертвый капралъ лежалъ на трав, но Усти не было…

— Вишь, точно почиваетъ барчукъ-то! подумалось и эсаулу. Но гд-же атаманъ?

И Орликъ побжалъ къ развалин на пригорк… Тамъ былъ свтъ въ окн, и въ горниц двигалась фигура…

— Не видала его… Или ужъ видла и ушла, выговорилъ Орликъ вслухъ… Чудно! Холстъ она сняла. Врно. Стало, видла и ужъ бросила…

Замтивъ свтъ и внизу, онъ быстро вошелъ на крыльцо.

— Ефремычъ, кликнулъ онъ тихо.

— Нтъ его… отозвалась другая мордовка, замнившая Ордунью, и вышла къ эсаулу. — Его атаманъ послалъ поднять двухъ ребятъ.

— Зачмъ?

— Хоронить, вишь. Лопаты указалъ захватить.

— Сейчасъ, ночью?

— Сейчасъ.

— Что онъ, какъ? безпокойно спросилъ Орликъ.

— Что то-ись! позвывая отозвалась мордовка.

— О, дура! ничего не замтила, какъ атаманъ изъ себя?.. Страшенъ?.. Ну?..

— Ничего… какъ завсегда… Подь… Онъ не спитъ. Слышь, шагаетъ у себя…

Орликъ поднялся наверхъ по скрипучей лстниц…

— Устя! окликнулъ онъ нсколько тревожно.

Шорохъ слышался во второй границ, но отвта не было.

— Устя! громче произнесъ онъ.

— Здсь!.. хрипло отозвался голосъ, и Орлику показалось, что это не голосъ Усти… Это былъ будто другой, старый, разбитый и надорванный голосъ.

Орликъ отворилъ дверь, вошелъ и отступилъ на шагъ…

Среди горницы стояла передъ нимъ женщина въ красной юбк съ фартукомъ, въ блой рубах, расшитой по вороту и рукавамъ. Она надвала на шею ожерелье изъ бусъ и монетъ.

— Что ты! Богъ съ тобой! воскликнулъ Орликъ изумляясь…

Она обернулась, и при тускломъ свт огня онъ видлъ осунувшееся лицо, смертельно блдное, будто застывшее и безжизненное, но озаренное страшно сверкающими глазами.

И красива была эта женщина, и страшна…

Въ первый разъ видлъ Орликъ Устю въ двичьемъ наряд, въ которомъ теперь даже трудно было признать атамана.

— Зачмъ ты вырядился? промолвилъ онъ.

— Пора… Думала для города, а вотъ для похоронъ!

И Устя улыбнулась, глянувъ на Орлика. Сердце дрогнуло въ эсаул отъ этой улыбки.

— Что ты затяла? Лягъ. Погляди на себя… Хворая. Завтра мы все сдлаемъ, что пожелаешь.

— Нтъ; надо скоре. Я послала Ефремыча… произнесла Устя и, прицпивъ ленту на поясъ, прибавила, оглядывая себя: эхъ косы то нту… острижена… А была на станиц коса и долгая, чуть не до земли.

И отъ этого надорваннаго, хриповатаго голоса Орлику стало опять жутко.

— Атаманъ, полно… Устя, родная… забормоталъ онъ, смущаясь. — Обожди до утра. Прилягъ. Тебя сломило… Обойдется… Богъ милостивъ. Завтра мы все… Я позову этого Терентьича, и онъ все самъ…

— Нтъ, нтъ. Не хочу. Избави Богъ. Пусть сидитъ запертой! Пусть не знаетъ… А мы скоре… скоре!.. Не терпится мн… Да вонъ, слышь…

Внизу раздались голоса и шаги.

— Вонъ они. Сейчасъ и справимъ все… Ну, эсаулъ, поди домой. Мы безъ тебя все…

— Нтъ, я отъ тебя не отойду! вскрикнулъ Орликъ.

Двушка видимо колебалась; затмъ, помолчавъ, вымолвила, страшно улыбаясь:

— Ну, помогай… Что-жъ. Теб и помогать… Ты убилъ, теб и хоронить…

Устя такъ произнесла слова эти, что Орликъ не вытерплъ. И его схватила судорога за горло, будто отъ слезъ.

— Устя, прости меня! промолвилъ онъ упавшимъ голосомъ.

— Простить? Что-жъ? Божья воля!

И опять она молчала мгновенье.

— Простить? Да, я прощу… прощу… Помогай мн. Общай не перечить ни словомъ — и я прощу…

— Все, что укажешь… Хоть на край свта пойду.

— Ну, ладно… Идемъ хоронить… Ступай — укажи нести… къ берегу.