Атаман Устя

— А коли не захотятъ тебя отпустить?

Устя разсмялась весело.

— Пустое… Гляди, какъ все улажу.

Взявъ мшокъ съ деньгами, Устя вышла на крыльцо и кликнула Ефремыча. Но тотъ откликнулся не изъ дома, а изъ кустовъ.

— Ты откуда?

— Отъ эсаула, выговорилъ онъ запыхавшись, красный и потный, какъ еслибъ много набгался. Онъ тебя проситъ навдаться къ нему… О чемъ-то спросить надо тебя… Давно не видалъ.

— Вольно было не приходить, улыбнулась Устя весело. Глаза ея сіяли и Ефремычъ невольно замтилъ это чудное сіяніе, какого онъ въ нихъ никогда не видалъ. Старикъ удивился и не понялъ, что такъ въ глазахъ сіяетъ только то восторженное счастье, которое ключемъ кипитъ на сердц.

— Не хочетъ онъ итти сюда. Этотъ молодчикъ нашъ ему нутро воротитъ. Проситъ тебя прійти на пару словъ.

— Я самъ собрался. Я сама пойду… то бишь, сама пойду, умышленно поправилась Устя. Сама собиралась къ нему ваши деньги отдать.

Ефремычъ покосился на мшокъ и удивился.

— А ты, дядя, ступай, кличъ кликни. Собирай молодцовъ на сходъ, на площадку нашу.

Ефремычъ вытаращилъ глаза на Устю.

— Всхъ зови, хоть даже ребятокъ пускай забираютъ съ собой. Чего дивиться? У насъ майданъ будетъ… Я отъ службы увольненіе буду просить. Ну, ступай, созывай сходъ! весело сказала двушка и бодро двинулась къ хат эсаула.

Ефремычъ глядлъ ей вслдъ.

— Я ужь сполошилъ всхъ на сходъ, проворчалъ онъ — только не на майданъ, сударь ты мой, сударушка.

Когда Устя подходила къ хат Орлика, она замтила движеніе около многихъ другихъ хатъ. Много молодцовъ и татаръ двигалось по тропинкамъ со всхъ сторонъ.

— Собирайся, ребята! крикнула Устя одной кучк съ Мустафой впереди. — На майданъ!.. Собирай всхъ! Мы съ эсауломъ сейчасъ придемъ.

Устя вошла къ Орлику и остановилась на порог. Онъ сидлъ блдный, понурившись на скамь, и такъ задумался, что не слыхалъ звука шаговъ… Но вдругъ онъ почуялъ ея присутствіе и ожилъ.

— Здравствуй, Орликъ, произнесла Устя, шагнувъ въ хату. — Давно не видались. Чудно. Будто въ город или на станиц большой.

Орликъ всталъ на встрчу ей, и видъ его, лицо, взглядъ, будто зловщій, и вся фигура странно подйствовали на Устю.

Ей стало жутко, и въ одинъ мигъ ея восторженное настроеніе смнилось темной смутой на душ.

Ей почудилось, что предъ ней стоитъ ея злйшій врагъ, который будто готовъ безжалостно убить ее. А вмст съ тмъ въ ней самой будто уже нтъ помину о той сил, той воли, которыя обуздывали часто многихъ молодцовъ, въ томъ числ и этого эсаула изъ полудворянъ.

— Что-жъ? Неужто и впрямь она переродилась въ нсколько дней въ трусливую красную двицу.

— Вотъ теб деньги, Орликъ, вымолвила Устя, садясь и кладя на столъ мшокъ. — Тутъ цлковики да мелочь… Руки обломалъ мн, какъ съ горы несла! насильственно весело сказала Устя, будто стараясь развеселиться противъ воли. А мдь въ двухъ боченкахъ найдешь въ чулан у меня, знаешь гд.

Орликъ молчалъ и стоялъ предъ ней, не спуская глазъ съ ея лица. Онъ замтилъ тотчасъ въ глазахъ ея слабый отблескъ того свта, что видлъ Ефремычъ и который пропалъ, когда она вошла въ хату эсаула… Этотъ чуть замтный слдъ того сіянія поразилъ Орлика. Что-жъ бы сказалъ онъ, если бы видлъ то сіяніе, что изумило даже Ефремыча.

— Я приказала собрать сходъ. Покончимъ мы дло важное, которое я надумала и поршила.

— Приказала?.. повторилъ Орликъ вопросительно. Съ тхъ поръ, что онъ зналъ Устю, она никогда не употребляла этотъ женскій оборотъ рчи.

— Да, полно скоморошествовать. Гд двиц атаманствовать? Какъ ни рядися, а парнемъ и молодцомъ не станешь. Нтъ-нтъ, да и откликнется въ теб баба, усмхнулась Устя.

— И приглянется щенокъ какой паршивый, который, продолжалъ Орликъ, полушки неі стоитъ. И погубитъ онъ, дворянское отродье, двицу зря, бездушно и безсовстно, во стократъ хуже, чмъ низовскій разбойникъ; хуже Малины! Сибирный двокъ да ребятъ никогда не обижаетъ. Ну, да коротки руи у подлой твари. Коли есть у двицы глупой да мягкосердой други врные, то они заступятъ, ихъ не обморочишь медовой-то рчью, не возьмешь блыми-то руками.

— Что ты сказываешь? перебила Устя нершительно… Ты вотъ послушай, что я положила. Я, Орликъ, ухожу отъ васъ.

— За нимъ? Въ городъ? Знаю.

— Да. За нимъ, такъ за нимъ. Что-жъ…

— На помостъ, подъ плети и клеймы!

— Зачмъ? Я буду тамъ… Ну, что-ль, повинную… да, повинную принесу. Буду милости просить… Что-жь? сказываю теб — я ужь не та, не атаманъ Устя. Я Устя-казачка… сказываю же толкомъ…

И Устя стыдилась и робла, сама не понимая, что съ ней творится.

— Нтъ, ты мн еще этого не сказывала! Впервой слышу! выговорилъ Орликъ и разсмялся громко, злобно, но отчасти будто насильно и нарочно.

— Ну, вотъ… сказываю… стыдилась Устя.

— И это онъ все… этотъ щенокъ… Онъ тебя изъ атамановъ въ двицу обратилъ своими медовыми пснями на ушко, цлованьемъ да милованьемъ, да всякими…

— Брось это, Орликъ, сумрачно перебила Устя. Давай дло сказывать. Будетъ вотъ майданъ; пойдемъ и выбирайся въ атаманы, а меня не поминай лихомъ. Моя судьба, стало, такая: что тамъ ни случись, я ухожу отъ васъ.

— Не будетъ этого! вымолвилъ Орликъ съ силой.

— Что-жъ? Ты, что ли, не пустишь? холодно отозвалась двушка.

— Да, я не пущу.