Атаман Устя

Только верстъ за пятьдесятъ отъ Устинова Яра, по низовью, началась такая глушь вдоль Волги, что Терентьичъ нигд не могъ «словить языка» и разузнать, гд прошла команда, и какъ ему искать ее.

И на послднихъ десяткахъ верстъ старикъ проплуталъ пятеро сутокъ. Наконецъ, однажды, онъ встртилъ двухъ своихъ… Но что онъ узналъ отъ нихъ? Команда уничтожена, а его «Сашенька» угодилъ живьемъ въ лапы разбойниковъ.

Терентьичъ всплакнулъ. Но ршилъ еще бодре пуститься въ путь. Или спасти барчука, или съ нимъ помереть. Запасливый старикъ, взявшій съ собой денегъ и зашившій ихъ въ подкладку дырявой поддевки, тотчасъ далъ изъ нихъ десять рублей бгунамъ солдатамъ, чтобы они могли отъ перваго же села продолжать путь гонцами, на наемныхъ подводахъ, а не пшкомъ.

— Прямо къ намстнику скачи, ребята! приказалъ онъ.

Терентьичъ зналъ, что начальство, угнавшее его барчука на погибельное дло, тотчасъ, при худыхъ встяхъ, подниметъ живо все на ноги.

Такимъ образомъ, распорядившись разумно еще на пути въ разбойное гнздо, Терентьичъ направился чрезъ тотъ же Козій Гонъ. Здсь было страшное и смрадное зрлище, отъ котораго у дядьки волосъ дыбомъ сталъ. Трупы убитыхъ, ограбленные до-гола, еще не были зарыты и валялись на земл въ кустахъ. Воронье оглашало ущелье карканьемъ и стаей подымалось и кружило при проход Терентьича.

Если бы шайк было возможно оставаться на насиженномъ мст посл разгрома команды, то, конечно, она распорядилась бы зарыть трупы убитыхъ… Но вдь ей все равно приходилось бжать за Волгу, въ лса. Слдовательно, не стоило возиться и скрывать слды преступленія. Все равно изъ города придетъ другая команда. Она своихъ зароетъ.

Терентьичъ, достигнувъ поселка Усти, надялся, если баринъ его еще живъ, обманомъ или хитростью спасти его — время оттянуть и выиграть, или денегъ кому изъ разбойниковъ общать хоть тысячу и боле рублей отъ родителей капрала за спасеніе единственнаго сына.

Дло вышло еще проще… Дядька нашелъ своего питомца бодраго, веселаго, сытаго и… влюбленнаго.

— Тьфу! И тутъ себ любовишку выискалъ, невольно подумалъ дядька.

Однако, когда вечеромъ ему все повдали и дло разъяснилось, то изумленію и радости Терентьича не было границъ отъ диковины. Самъ атаманъ разбойниковъ двица и, по уши врзавшись въ Сашеньку, бросаетъ свое душегубство и готовится тоже бжать за ними въ городъ.

Когда Устя ушла за деньгами на гору, Терентьичъ впервые наедин съ барчукомъ, радуясь удач, болталъ:

— Пущай, пущай бжитъ за нами. Отчаянная. Мы ее тамъ въ острогъ упрячемъ… Крапивное смя! болталъ онъ, считая себя безъ свидтелей, глазъ-на-глазъ съ питомцемъ. Похвалимся еще… Скажемъ, нарочито далъ, молъ, въ полонъ себя захватить атаману-двк, чтобы, влюбимши ее въ себя, предоставить начальству и наказать за убіеніе воиновъ.

А Ефремычъ, стараясь даже не дышать, былъ за дверью.

Капралъ на все молчалъ и только усмхался весело, а самъ думалъ свою думу про красавицу-казачку.

Между тмъ двушка быстро влзла на гору, отрыла изъ земли на самой макушк ея мшокъ съ деньгами и затмъ остановилась на минуту, озираясь восторженно на всю окрестность.

Съ того вечеръ, съ той минуты, когда околдовавшій ее красавецъ-капралъ обнялъ ее и сталъ нашептывать ласковыя слова на ея двичье ухо, а слова эти чудно и глубоко западали въ ея чистое, еще нетронутое любовью сердце — Устя переродилась. Атаманъ лихой и храбрый, но грустившій уже часто, мучившійся уже давно непонятной тоской — теперь будто умеръ. Его и слда не было. Возродилась на свтъ пылкая и страстная казачка, которая вдругъ негаданно нашла и обрла то, что еще на станиц смутно мерещилось ея разуму, дразнило ея женское сердце. Она думала, что ея думы — нелпыя грезы, что это пустыя мечтанья, немыслимыя въ мір Божьемъ, неосуществимыя на земл, въ дйствительности… Что такихъ чувствъ, какія живутъ въ ея груди, не бываетъ у другихъ, что такихъ молодцевъ, какой ей грезится, тоже не родится на свтъ. Въ станиц, Ростов и здсь, на Волг, такихъ ей не попадалось. Все Петрыни да Орлики!

А въ городахъ есть дворяне, но они «крупичатые», какъ шутитъ эсаулъ. Блы да румяны только, да веселы съ сыту — но любить ихъ разв можно!

Въ столиц, можетъ быть, и нашелся бы гд такой молодецъ, какой снится Уст во сн и на яву… Но столица и ея Устинъ Яръ чуть не на двухъ краяхъ міра…

И вдругъ, въ одно мгновенье, будто чудомъ, здсь, въ притон разбойниковъ, на берегу Волги, у нея въ рукахъ, въ ея же горниц, очутился тотъ, о которомъ ей грезилось. Онъ самый!..

Да, это онъ. Она его ждала. Она жила этимъ ожиданьемъ.

И дождалась!

Но ей не врилось иногда, что все это не сонъ, что все это на яву!..

Просыпаясь среди ночи въ первой горниц и оглянувшись, часто она вскакивала и садилась.

«Да полно, такъ ли»? думалось ей.

Неужели и впрямь, въ той горниц, около нея, спитъ теперь молодецъ-красавецъ, не воображаемый ею, какъ прежде, а живъ-человкъ, который вчера еще съ вечера бесдовалъ съ ней и глядлъ на нее своими чарующими голубыми глазами.

И Уст и врилось, и не врилось.