Атаманова казна

С ним общались тут же, у вагона, привязав к уцелевшей задней колесной оси, весьма кстати подошедшей на роль пыточного столба. Не ожидавший такого пристрастия, обходчик не запираясь вывалил на гора всё, что посчитал интересным нашему вниманию. Взрыв он услышал чуть позже проследовавшего через разъезд эшелона, а затем услышал и грохот самого крушения. После чего, захватив фонарь с запасом керосина, сразу направился в ту сторону. Подойдя к вагону он увидел такую картину: двое в штатском вытаскивали из под обломков ещё двоих – военного и другого штатского, а ещё двое уже лежали чуть поодаль, раненые, солдат и унтер-офицер. Его сразу взяли под локоток и объяснили, что если он хочет дожить до счастливой старости, то должен утверждать всем и каждому, кто спросит: что были тут только вон те двое военных фельдъегерей, и никого другого не было. Никогда. А если проболтается, то пожалеет о том, что родился на свет Божий не только он, а всё его семейство. Тут обходчик сглотнул, и опасливо уточнил, что давно живёт бобылем один, и никого у него нет, и родителей давно схоронил. Ну, это мне было безразлично, и я потребовал выдать дальнейшую фактуру. А она была следующей: двое в штатском подхватили военного и другого штатского, и ушли с ними к реке. Двоих фельдъегерей подоспевшие солдаты скоро отнесли в санитарный эшелон, остановившийся по ту сторону моста через реку. И мешки с почтой тоже. Пригнали мужиков с деревни, и привели в порядок пути. А он тем временем сообщил в Бугульму о происшествии. Вот всё, что он знал.

Врал. После освежающих память манипуляций с ножом, он с ужасом вытаращив глаза на лежащие перед ним собственные пальцы, инициативно дополнил новостями те богатые на события сутки: следующим эшелоном, примерно через шесть часов, на разъезд приехал человек в военном френче, но штатский. Он детально расспросил о происшествии, угрожал всевозможными карами за сокрытие, но ему обходчик рассказал так, как велели – видел двоих военных с почтой и всё. Потом человек уехал в деревню, там расспрашивал местных, разбиравших обломки, и потом уже уехал дальше, а куда – не известно. Я подробно расспросил обходчика о внешности этого человека, и тех двоих, которых достали из вагона помимо фельдъегерей. Когда обходчик опознал в описании Клепинова, я уже не сомневался в том, что те двое – Макаров и Туманов. Их он тоже опознал, кто бы сомневался, но это пока были всего лишь слова, мне не хватало фактуры. С обходчиком пришлось расстаться там же, у вагона, груз таких знаний был для него фатальным.

В деревню зашли днём, по тихому. Лошадей оставили в речной уреме, выбрали дом на окраине и пристрастно опросили одинокого хозяина на предмет посторонних и военных в деревне, и тех, кто принимал участие в ночном разборе завала на железной дороге, три дня назад. Таких было пятеро, один из них удачно оказался соседом допрашиваемого, к нему все вместе и направились. Соседская семейка оказалась бедной, сам, жена да трое детей. Дом старый, но опрятный, от родителей достался, не иначе. Всех, и соседа которого привели с собой, загнали в подпол, весьма кстати оказавшийся в доме, и принялись за обыск. Перевернули всё, ведь не знали, что ищем, пока совсем случайно я не зацепился взглядом за белый носовой платочек, отороченный по краям и с вензелем по центру «МОА». Как же я раньше не заметил… Достали из погреба хозяина, и он подтвердил, что платок нашёл около того вагона, ночью, был этот платок весь в крови, смотреть не на что. Но он его забрал, хоть что-то жене смог выцепить. Шамилька, с того конца, печь сумел домой приволочь, а чем он хуже его? Поэтому платок и прикарманил. Чей это платок он не знает, хозяина не нашлось. Жена отстирала платок в щёлоке, просушила в печи, да и оставила себе. Хм, чей это платок я прекрасно знал. Макаров Олег Александрович, стало быть, собственной персоной изволили присутствовать. Ну, вот вам и фактура.

Платок я конфисковал из порядка, хотя мне он, после стирки в щёлоке и сушки в печи, был уже без надобности, теперь никаких следов и якорей из него не выдавить, но оставлять его тут было бы большой ошибкой. Запертых в погребе выпускать не стал, привалили сверху крышку лавками и тяжёлым столом, подбросили в горящую печь охапку дров и задвинули вьюшку. Нечего свидетелей плодить.