Ататюрк. Особое предназначение

А однажды, когда разыгравшиеся за его столом страсти стали перехлестывать через край и разразился самый настоящий скандал, он с посветлевшими от презрения ко всему человеческому роду глазами воскликнул:

— Да замолчите вы все и запомните раз и навсегда! Я могу возвеличить человека, но, если он так и не поймет и будет считать, что своему возвышению он обязан только своим способностям, я отброшу его в сторону, как булыжник!

И эти слова объясняют многое, ибо это уже слова политика, ценившего людей не по способностям, а по преданности себе.

«Когда Кемаль основал новое государство, — откровенно писал в своих воспоминаниях один из самых близких к нему людей, — в его распоряжении оказалось очень мало по-настоящему образованных и знающих свое дело людей.

Притока мозгов в Анкару не было, а многие из думающих и способных людей были вообще настроены против нового режима».

Да и что можно было ждать от людей, которые на вопрос Кемаля «что есть ноль» не моргнув глазом, отвечали:

— Мы в вашем присутствии, паша!

— Но ноль тоже очень важная цифра! — усмехнулся польщенный Кемаль.

— Такими должны быть и мы, — мгновенно нашелся один из льстецов, — но только при условии, если находимся рядом с вами!

Унижался этот «ноль» не зря: через две недели Кемаль назначил его на весьма ответственный пост в правительстве.

Трудно сказать, насколько на самом деле беззаветно были преданы ему все эти люди, но, когда на одном из вечеров в стамбульском парке неожиданно погас свет, «привычные джентльмены» мгновенно закрыли хозяина собой и с пистолетами в руках простояли так около часа.

И далеко не случайно все они, за исключением Реджепа Зюхтю, изгнанного из-за стола Кемаля за убийство своей любовницы, оставались с ним до самой его смерти.

Другое дело, что, оказавшись по своей собственной воле среди преданной ему серости, в первую очередь от окружавших его совершенно неинтересных людей страдал сам Кемаль.

Вполне возможно, что именно от внутреннего одиночества Кемаля шла его удивительная сентиментальность и любовь к животным.

И надо было видеть его глаза, какими он смотрел на родившегося на его конюшне жеребенка и с какой любовью заботился о своей лошади, носившей весьма символичное имя Сакарья.

А какую неподдельную радость вызывал в нем его любимый пес Фокс?

И недаром хорошо знавшие Кемаля люди отмечали три его главных страсти: женщины, лошади и собаки…

Как гласит легенда, была у него и еще одна собака, обыкновенная дворняжка.

Ататюрк очень любил ее и даже разрешал ей спать в своей спальне.

Как-то вечером не в меру разошедшийся пес укусил его за руку, и вышедший из себя Кемаль приказал избавиться от него.

Управляющий фермой понял его приказание слишком буквально и, умертвив животное, сделал из него чучело.

Увидевший своего любимца в таком виде Кемаль пришел в неописуемую ярость и, отругав перепуганного до полусмерти управляющего последними словами, приказал немедленно убрать чучело.

В другой раз грубоватый Салих Бозок решил потешить компанию и выпустил живого перепела в тот самый момент, когда подавали жаркое из этих птиц.

Перепуганная птица не нашла ничего лучшего, как бухнуться в тарелку президента, и с той поры Кемаль больше никогда не ел перепелов…

И все же относительно здоровый в те годы Кемаль занимался не только выяснением отношений между своими министрами, но и пытался принимать активное участие во внешней политике.

Напряжение в мире не спадало, и он был полон решимости доказать, что уже вкусившая всю прелесть обладания покоренными народами и вдоволь навоевавшаяся в своей истории Турция не собирается претендовать на чужие земли и что завоевательное прошлое империи навсегда похоронено под ее обломками.

Хорошо познав на своем богатом опыте, что такое война, Кемаль стремился превратить свою страну в самый мирный уголок на в высшей степени взрывоопасном Востоке.

— Мир дома — мир во всем мире! — любил повторять он, и именно этим лозунгом определялась его внешняя политика.

В те годы он встречался с такими видными политиками, как король Афганистана Амануллах, японский принц Такамуцу, король Ирака Файсах, король Югославии Александр и греческий лидер Венизелос.

Но какую бы важность всем этим мероприятиям ни придавал сам Кемаль, по большому счету это были уже мало что решавшие представительные встречи, и он все дальше и дальше уходил от активной жизни.

Надо полагать, что уже в те годы переживал тот самый внутренний разлад, о котором так неосторожно упомянул еще в 1929 году на праздновании десятилетия республики.

В глубокой задумчивости смотрел он на веселившихся вокруг людей, и неожиданно у него вдруг вырвалось:

— Я уже ничего не чувствую!

И в отношении этой знаменательной фразы можно строить самые различные предположения.

Возможно, в конце концов, сказалось то неимоверное напряжение, в каком он провел последние сорок лет, и привыкшему к постоянной борьбе, ему стало смертельно скучно в спокойной и уже не щекотавшей нервы жизни.