Ататюрк. Особое предназначение

Более того, само их расхождение было закономерным и диктовалась даже не столько эмоциями Кемаля, сколько развитием страны.

Каким бы ни был лояльным по отношению к Кемалю Исмет, он был премьер-министром, и ему совсем не хотелось выслушивать чьи-либо советы, даже если они исходили от самого президента, весьма далекого от хозяйственной жизни страны.

И, говоря откровенно, у него были все основания быть недовольным поведением президента.

Ухудшение здоровья Ататюрка и частая смена его настроения постоянно грозили самыми непредсказуемыми последствиями.

Если раньше, приняв то или иное сомнительное решение, на следующий день президент, что называется, «отходил», то теперь Кемаль все чаще и чаще продолжал настаивать на нем.

Но особенно Исмету не нравилось то, что в последнее время Кемаль уже не делал особой разницы между работой и отдыхом и зачастую весьма важные для жизни страны решения принимал за обеденным столом.

Не был он в восторге и от привычки президента сопровождать застолье уничижительной критикой его министров.

Да, он пока терпел, но и его терпение могло оказаться небеспредельным…

Примирение Кемаля с премьер-министром не смутило его окружение.

И как только Исмет отказал в кредите владелице стамбульского ночного бара «Черная роза», где любил бывать сам просивший за нее Кемаль, они снова принялись плести вокруг премьер-министра свою густую паутину.

И кто знает, чем бы закончилась вся эта возня, если бы Кемаль так вовремя не сорвал свой гнев на одном из своих секретарей, Тевфике, вымогавшем взятку у египетского принца Аббаса Хильми за содействие в получении выгодных нефтяных концессий.

Ненадолго затаившись, «привычные джентльмены» продолжили свою подрывную работу и сделали все возможное, чтобы назначить министром экономики всегда с пониманием относившегося к их пожеланиям директора «Делового банка» Джеляля Байяра, которого давно уже наметили на место самого Исмета.

Сделав шаг к заветному креслу, тот сразу же дал Кемалю верноподданническую телеграмму, выдержанную в лучших традициях султанских чиновников.

«Я счастлив, — писал он, — идти по открытому вашим гением, лучше всех других знающим, что надо нашему народу, пути!»

В своем довольно пространном ответном послании Кемаль выразил надежду на то, что в тяжелом положении национальной экономики наконец-то произойдут сдвиги.

Конечно, Исмет был возмущен навязанным ему Байяром, но, хорошо зная, откуда дует ветер, продолжал работать с часто сидевшим за президентским столом министром.

По воле Кемаля этот самый стол давно уже превратился в своеобразный полигон, за которым Кемаль испытывал «на прочность» или, что будет вернее, «на верность» интересовавших его людей.

Дабы выяснить, кто есть кто, он с большим знанием дела стравливал своих высокопоставленных гостей, и, разгоряченные вином и спором, те очень часто говорили то, о чем следовало бы молчать.

Конечно, с точки зрения общепринятой морали это выглядело не очень порядочно, но тот, кто думает, что правящая элита представляет собою тесно сплоченное единство высоконравственных людей, очень сильно заблуждается на этот счет.

Да, тот же Исмет был национальным героем и ему симпатизировал сам Кемаль, однако это не имело ровным счетом никакого значения для его противников.

А раз так… поливай грязью, рано или поздно имевший уши услышит тебя!

И поливали!

Не так чтобы сразу и из ушата, а тонко и планомерно.

Впрочем, хозяин сам подавал им пример, нападая на Исмета в присутствии его врагов и критикуя их при нем.

Но больше он слушал.

И когда в один прекрасный вечер перебравший спиртного бывший член Суда независимости доктор Решит Галип обрушился с жесткой критикой на министра просвещения Эсада Мехмета, не разрешившего женщинам-учителям выступать в анкарском народном доме, недовольный чрезмерной горячностью гостя Кемаль попросил его сбавить пыл и отзываться более уважительно о своем учителе.

Тот отказался, и тогда Кемаль попросил его выйти из-за стола.

— Я не сделаю этого, — заявил окончательно забывшийся Галип, — поскольку это не ваш личный стол и он принадлежит всей нации!

И тогда сам Кемаль покинул обед.

К всеобщему удивлению, быстрый на расправу Кемаль не только не наказал его, но и назначил… министром просвещения.

Тот оправдал его доверие.

Он быстро реорганизовал Стамбульский университет и много и успешно работал с бежавшими из гитлеровской Германии еврейскими учеными, внесшими значительный вклад в развитие высшего образования в Турции.

Но чем больших успехов добивался чувствовавший мощную поддержку Кемаля Галип, тем больше он терял чувство меры и, в конце концов, снова вступил в пререкания с ним.

Однако тот и на этот раз повел себя весьма странно и, не обращая никакого внимания на его дерзость, предложил ему выпить вместе с ним ракы.

Но как только Галип уселся в кресло, к нему подошли стоявшие у двери охранники и, высоко подняв его кресло, бросили его на пол.

— Вот так, — сверкнул глазами Кемаль, — мы поднимаем людей, а потом ставим их на место!

И напрасно расстроенный Галип умолял Кемаля простить его: тот даже не стал его слушать.